Чужой, плохой, крылатый

— Спасибо, сьерита Анна, что великодушно согласились принять мой подарок, — церемонно приложился он к её руке. Откланялся и вышел.

Анна сунула в воду так и ждущие на столе живительной влаги цветы. Подхватила вазу и охнула — такой болью пронзило руку. Так невыносимо, что Мина едва успела подхватить чуть не упавший фарфор с цветами.

Отчевы морщины! А ведь знай с курса сестёр милосердия однажды объяснял Анне, когда она вот так же мучилась, порезав большой палец, что мозг всё ещё помнит её увечные пальцы как здоровые и подаёт сигнал, что им очень плохо, словно она не знает. И любой укол, удар, порез, даже незначительный, может спровоцировать приступ острой боли, которую, учитывая масштаб повреждения, что видит мозг, очень трудно погасить.

— Святая Ассанта! — качала Анна на груди руку как ребёнка, ходя по комнате.

Она так до вечера и промучилась. Сьер Марлок уехал. Сьерр Пасс предложил послать в храм за знаем. Но тётя отправила посыльного за блажницей. А взволнованный, расстроенный Ригг выполнял малейшие её указания: бегал за холодной водой, делал примочки, что раньше помогали, следовал за ней по пятам и всё больше мрачнел.

Он, насколько успела заметить Анна, от природы был улыбчив, но молчалив, и теперь всё упрямее молчал и всё сильнее хмурился. Когда у Анны разболелась рука, две угрюмые морщины между его бровей словно приклеились там навеки. И Анна готова была отрубить себе окаянную руку, лишь бы она его не расстраивала.

К вечеру боль так вымотала её, что в голову лезли всякие глупости. Она вспомнила поцелуй, что оставил Бессарион Бриар на её руке, после которого боль прошла. Честное слово, если бы это помогло, она послала бы и за Бриаром, но ведь это вздор.

Оставшись у себя в комнате, Анна посмотрела на безобразные пальцы, которые словно заново решили воспалиться, и скрипя зубами, натянула перчатку обратно. Показать их она рискнула бы разве что Бессу.

Когда косые лучи солнца, что так щедро дарило им весь день своё тепло, потеряли и цвет, и жаркость, цокот копыт, наконец, известил о приезде Новы.

И Анна повеселела, как всегда оживляется больной с приходом доктора.

Войдя в дом, Нова, как прежде, приветливо поздоровалась (они с Анной, пока та училась управляться с конём, крепко сдружились), но её озорной взгляд словно поблёк, когда она обвела им комнату. Стал тревожным, недобрым.

— Вдовий сглаз, — потянула она носом, словно в воздухе чем-то пахло. Вытянула перед собой руку ладонью вперёд, и закрыв глаза, пошла, словно ощупывая сквозь воздух каждый уголок.

— Что такое Вдовий сглаз? — разволновалась Сантивера.

— Проклятье такое, порча, чёрная, как вдовий взгляд, злой, глазливый, завистливый, — так и ходила Нова медленно, не открывая глаз и словно говоря сама с собой. — Его даже тёмные блажницы редко используют.

— Что за тёмные блажницы? — спросил сьер Пасс, единственный оставшийся невозмутимым с приходом этой стройной черноволосой девушки.

— Те, что тратят свои силы во зло, — тихо сказала она и ткнувшись рукой в Ригга, испуганно вздрогнула. Всем телом, словно её молния ударила.

Все охнули и дёрнулись вместе с ней. И напряжённо ждали ответа: что её так напугало. Но она как ни в чём ни бывало погладила Ригга по руке, в том месте где коснулась:

— Прости, напугалась. Не ожидала.

Чего она напугалась, чего не ожидала Нова не пояснила, чем вызвала скептический смешок сьера Пасса.

— А ты, выходит, белая, хоть и не такая бесстрашная, как кажешься, — насмешливо спросил он, словно решил, что этот спектакль, и ни в какое проклятье не верил.

— Я серая, — усмехнулась Нова. — Белые у нас те, что ходят с белыми воротничками, их знаями зовут. Если знай не поможет, бегут к блажнице, а уж если и та сплоховала, ищут помощи у тёмной, чтобы облегчила страдания.

— Я правильно понял: просят убить? — перестал улыбаться сьер Пасс.

Нова прикрыла один глаз, приложила два пальца к виску, затем нацелила их на Ригго и сказала: — Пах!

Ригг вздрогнул. Анна разволновалась. Она никогда не могла понять, когда эта лукавая девчонка с озорными глазами шутит, а когда говорит правду.

Один раз она сказала мнительной Санти, что сегодня нельзя спать, а то на ту нападёт лихоман Спатий и будет всю ночь с ней спящей и безвольной развлекаться. Неприлично, конечно, развлекаться. Якобы в ночь Спатия даже на болотах гаснут блуждающие огни, это мороки боятся, что он к ним на огонёк явится.

И ведь тётя всю ночь не спала, боялась. Так и уснула на табуретке в кухне с кастрюлей из-под жаркого в руках. Кухарка по сей день над ней подшучивает: — Хороший аппетит у твово Спатия, Сантивера. Целую кастрюлю жаркого охахнул.

А в другой раз Нова принесла из сарая крольчат. Собрала их обратно в большую корзину и оставила на ночь в доме. А утром дворовые сказали, что в сарай залезла лиса. Взрослых кроликов не тронула, те попрятались, а крольчат бы всех передушила.

Но настырный верн Корделио не сдавался:

— Вот так они, одной силой мысли убивают? На расстоянии? Или что-то дают? Порошки какие, капли?