Чужой портрет (СИ)

Чтоб забыться и не думать ни о чем лишний раз, беру блокнот и карандаш и иду в парк при больнице, делать наброски ивы, которую приметила буквально вчера вечером.

В окно смотрела, в перерыве между работой, и увидела, как интересно фонарь подсвечивает ветки ивы. Было в таком сочетании света и тьмы что-то инфернальное, легкое и одновременно загадочное.

И вот теперь мне хочется поймать этот странный момент, хотя бы в наброске.

Ива стоит неподалеку от внутреннего крыльца, но чуть в стороне, если устроиться сбоку, на нижних ступеньках, то как раз будет нужный ракурс. Даже еще интереснее получится, потому что из окна на первом этаже чуть-чуть все по-другому выглядело…

Я сажусь, быстро накидываю основное, от чего потом буду плясать, извлекая из памяти детали.

И настолько сильно увлекаюсь, что не замечаю, как за моей работой наблюдают.

— Слушай, а прикольно, — ломкий мальчишеский голос заставляет вздрогнуть и выронить карандаш. Тот катится вниз, теряется в траве, и мальчик, в котором я узнаю Ваню, сына Ани, старшей медсестры из педиатрии, кидается его поднимать.

— Вот, — он протягивает мне карандаш, улыбается немного виновато, — напугал тебя, да? Я не хотел…

Он меня напугал, да, но первый шок уже прошел, а у мальчишки настолько привлекательная, заразительная улыбка, что невольно тянет улыбнуться в ответ.

И я улыбаюсь.

— Все хорошо. Просто неожиданно.

Беру карандаш, ловлю внимательный взгляд Вани на моем рисунке.

— Нравится?

— Ага, круто так… — с готовностью кивает он, явно довольный тем, что я поддерживаю разговор, — так просто смотришь на дерево, вообще ничего особенного, а у тебя — странно… И прикольно.

— Это хорошо? — улыбаюсь я, двигаясь на ступеньке, чтоб освободить место для мальчика. Он садится, кивает.

— Вообще супер. Я так никогда не смогу.

— Сможешь, конечно, — смеюсь я, — это только кажется, что сложно, а если разобрать, то вообще ничего особенного.

— Не… — мотает он лохматой, по-модному подстриженной головой, — у меня в школе по рисованию всегда двойки были. Училка говорила, что у меня вообще таланта нет.

— У всех есть талант, — возражаю я, хмурясь.

Осуждать другого человека не хочется, но… Это кем надо быть, чтоб сказать ребенку, что у него нет таланта?

— Садись, попробуй.

— Сейчас? — растерянно уточняет Ваня и оглядывается на дверь больницы.

— Ты торопишься?

— Да нет, вообще-то… — пожимает он плечами, — у меня еще час есть перед треней.

— Спортом занимаешься? — спрашиваю я, протягивая Ване свой блокнот и карандаш.

— Ага… — он берет мои вещи с осторожностью, аккуратно, словно боясь сломать, — самбо…

— Хороший спорт, — киваю я, — тебе нравится?

— Да… — Ваня растерянно вертит в руках карандаш, — отец хвалит… Говорит, на город можно будет скоро выходить… А что мне рисовать?

— А что ты хочешь?

— Не знаю…

— Посмотри вокруг, что тебя привлекает? Что кажется интересным?

— М-м-м…

— Ну вот смотри… Я увидела эту иву вчера ночью. Она опустила ветви к самой земле, словно гладила ими траву, а сверху на листья падал свет от фонаря. И получалось странно, потому что листья у ивы, ты видишь? Они разные по цвету. Внутри — темнее, а снаружи — светлее. И вчера они светились… Это выглядело так, словно ветви покрыты крохотными искрами, и эти искры струятся вниз, до земли, и тонут в ней… Такой водопад… И мне захотелось поймать это мгновение, зарождение и гибель искр в темной траве…

Я замолкаю, понимая, что излишне увлеклась, и Ваня, наверно, считает меня немного чокнутой. Или не немного…

Но мальчик смотрит на меня странно, словно завороженный, брови нахмурены, в глазах — осмысление услышанного. В этот момент он одновременно похож и очень не похож на своего отца, жесткого и тяжелого Тагира Хазарова. Лицо такое же совершенно, в будущем обещающее тоже стать жестким, запоминающимся. А вот взгляд… Взгляд, как у Ани, внимательный и теплый… Надо же, как интересно… Какой контраст…

Ловлю себя на том, что подмечаю эти детали, чисто машинально, словно композицию к будущему портрету продумываю.

Господи, я неисправима…

Ваня моргает, приходя в себя, улыбается:

— Офигеть… Вот это воображение у тебя. Ты училась да, на это? В художке?

— Да, — мне забавна его реакиця. И приятна, чего уж там. — Ну, так что? Что-то тебя привлекает в окружающем пространстве?

Ваня внимательно осматривается, теперь уже как-то по-новому, словно мои слова что-то сдвинули в его мозгу, заставили иначе оценивать мир.

— Знаешь… Мне хочется вон те ворота нарисовать, — смущаясь, говорит он.

— Почему?

— А у них решетка прикольная, — объясняет он, — словно морда льва…

Приглядываюсь, действительно находя некоторое сходство в сочетании прутьев кованой решетки забора с мордой оскаленного льва. Надо же, а я и не замечала никогда.

— Нарисуй, — предлагаю я Ване.

— Да не, у меня не получится…

— Получится. Обязательно.

Ваня смотрит на меня, потом на карандаш в своих пальцах…

И нерешительно проводит грифелем по белому листу…

— Смотри, если карандаш ставить прямо, то линия получается вот такой, а если чуть набок…

— Ага… Сейчас…

Мы сидим, склонившись к блокноту и совершенно потеряв счет времени.