И жду, пока за ним и его отцом закроется дверь. Вот только у Хазарова, похоже, другие планы.
Он смотрит на меня изучающе, прикуривает, щурится чуть-чуть, и мне становится не по себе от этого изучающего взгляда.
— Санитарка, уборщица… — начинает Хазар, — художница… Не много для одного человека?
— В самый раз, — я невольно задираю подбородок, хотя страшно, очень страшно. Он давит своим безэмоциональным голосом, своим взглядом тяжеленным, словно бетонная могильная плита. Хочется склонить голову под этим давлением, попытаться избежать его.
Но я почему-то лишь выпрямляюсь и смотрю ему в глаза.
Исковерканная психика дает о себе знать. Я инстинктивно пытаюсь противостоять теперь любому давлению. Даже тому, что лишь у меня в голове есть.
— Наглая, — неожиданно усмехается Хазар, — ну хорошо… Моему сыну понравилось рисовать. Не то, чтоб я был рад, но почему нет, если нравится. Будешь его учить.
И вот тут я теряюсь.
Даже не столько от самих слов, сколько от интонации, в них заложенной. Меня не спрашивают сейчас. Меня уведомляют. Не интересуясь тем, согласна ли я, есть ли у меня на это время. И моими верительными грамотами, дипломом и прочим тоже не интересуясь.
— Подожите, — хмурюсь я, пытаясь правильно сформулировать вопрос, — а с чего вы взяли, что я… могу?
— Законченное высшее, художественный факультет Карийского университета, лауреат нескольких вполне престижных выставок… Мне продолжать? — перечисляет хазаров вехи моей биографии, давая понять, что все досье уже изучено, и вся нужная информация из него проанализирована.
И вся я — как на ладони.
От ощущения просвечивания своей жизни этим рентгеном становится не по себе, но я стараюсь не выдать своих эмоций.
Смотрю на Хазарова, затем киваю.
— Можно не продолжать.
— Тогда моя помощница скинет тебе завтра график занятий с Иваном.
— Я еще не согласилась.
Хазаров, уже к этому моменту отвернувшийся и сделавший шаг к двери, разворачивается обратно, смотрит на меня, и я, с некоторым удовлетворением, наконец-то наблюдаю на его лице эмоцию. Легкое удивление.
— Десять за урок, — спокойно говорит Хазаров.
— Что?
— Пятнадцать.
— Тысяч? Рублей?
— А ты хочешь доллары?
— Эм-м-м…
— Завтра тебе скинут график.
— Но я… — я настолько обескуражена, что не могу даже сформулировать протест, — я работаю…
Хазаров усмехается.
— Решим.
Я в легкой оторопи смотрю на закрывшуюся за Хазаровым дверь, в голове все еще вяло вертятся возражения, нелепые и несостоятельные…
То есть, вот так это обычно происходит?
Он ведь… Он ведь меня продавил сейчас, даже не напрягаясь…
Интересно, он со всеми так… легко? Или просто я настолько безвольная?
Телефон пищит входящим.
Достаю из кармана, смотрю на сообщение: “Я буду через пять минут”.
Сжимаю крепче пластик, выдыхаю.
Что-то перебор давления.
Глава 27
Каз — невероятно шикарен, и, конечно, знает об этом. Стоит, небрежно опираясь бедром о капот низкой черной машины, марки которой я не знаю, да, в принципе, и не стремлюсь узнать, что-то смотрит в телефоне. Сейчас пять вечера, в больнице самый разгар времени для посещений, и народу во дворе много.
И на него, высокого, хищного, красивого до умопомрачения и такого же равнодушного ко всему окружающему, смотрят. Мамочки, лежащие в палатах со своими малышами, пришедшие навестить бабушки, подруги, родственницы… Мужчины тоже не отстают, проходятся взглядами по машине, поджарой опасной фигуре водителя, поджимают губы…
Весь мир словно кружится в танце вокруг высокого темноволосого мужчины и его мрачного железного коня, завихряется в воронку, с неуязвимым, недвижимым, холодным центром.
Я наблюдаю за этим движением, этим мировым круговоротом, трусливо спрятавшись в предбаннике, между двумя дверями больничного центрального входа. Тут имеется небольшое узкое окошко, через которое подслеповато пробиваются лучи солнца. И вполне можно, оставаясь невидимкой, оценить происходящее на улице.
Вот я и оцениваю.
С замиранием сердца и пересыхающими губами.
Хазаров изрядно напугал меня своим напором, от которого я, если честно, до сих пор не особенно отошла.
И потому к встрече с еще одним властным мужчиной банально не готова.
Весь мой настрой, хотя и настроя-то никакого толком не было, давно уже испарился, и сейчас мне страшно. До трясущихся поджилок.
Это глупо, учитывая, что мы уже разговаривали с Казом, находились наедине в машине, правда, другой, не этой, но все равно… И там я была вполне говорящей, не тряслась мышиным хвостом.
И потому то, что сейчас происходит, никак не могу классифицировать. Ну вот что он сделает? Съест меня, что ли? Нет.