Читаем Чужой портрет (СИ) полностью

Чужой портрет (СИ)

Киваю. Помню. Все эти несколько раз помню. В деталях.

— И когда ты предложила поехать ко мне, я тоже сорвался. Я вообще ничего не помню, о чем думал в тот вечер, веришь?

Верю. Я тоже мало о чем думала… Нас одновременно сорвало, Каз. И это такая ошибка…

— А потом, когда ты бабла попросила утром… У меня на контрасте мозги переклинило. Это я потом уже, когда ты ушла, сообразил, вспомнил про племянника, и как-то щелкнуло… Дурак, дурак! Надо было тебя не отпускать!

Пальцы сжимаются, ладонь моя плавится в их огне. Не больно, но так остро.

— Тогда бы Лану… — говорю я то, что сразу приходит в голову.

И Каз кивает, соглашаясь.

— Когда я вошел и увидел тебя в крови… Понимаешь, я вообще ничерта не помню опять. Только в башке одно: потерял, снова… Я не могу тебя снова потерять!

Он внезапно порывисто встает и наклоняется надо мной, лицом к лицу, удерживая себя на сжатых до побеления кулаках.

Я завороженно смотрю, как раздуваются ноздри, как ходят желваки под небритой кожей. Это одновременно страшно и завораживает.

— Ты… Живая… И похрен, что думаешь обо мне… Даже если ты считаешь, что со мной можно только за деньги… Пусть так. Пусть. Главное, что ты живая. И моя теперь. Моя.

Он наклоняется и прижимается к моим губам…

Этот поцелуй — прямое продолжение его слов. Режет до крови. Я покорно размыкаю губы, позволяя себя брать. Ранить.

Он ничего не понял и все для себя решил. А я — ничего не смогу объяснить… И смысла в этом нет.

У него ко мне — безумие. И в этом безумии он готов на все: простить мою продажность, пусть и на благо она, но все равно продажность, простить то, что не люблю его. А это не так. Но убедить его не смогу. Не услышит.

Каз целует, так болезненно-обреченно, словно ему самому больно от происходящего. А мне больно, потому что ему больно.

Он придумал себе образ, он мучился, что разминулся в этой жизни с той, которая явно была предназначена ему.

И перенес все свои эмоции на меня, похожую на его идеал… А теперь разочаровался, потому что у меня только внешность той, что ему нужна. А все остальное — другое.

И то, что сейчас происходит…

Это наше общее безумие получается. И так сладко ему поддаться, сладко нырнуть в это обречение… И плыть по течению, не думая ни о чем.

Разрушая себя. И его.

Так сладко…

Я не выдерживаю этой сладости, слезы льются из глаз, но прекращать поцелуй не хочется, сил нет… Мы погружаемся в этот морок, умираем вместе…

И я думаю о том, что когда-то все развеется…

И Каз посмотрит на меня совсем по-другому. А он посмотрит. Потому что я — живая. А она — мертвая. И потому безгрешна.

Легко любить мертвых.

Тяжело прощать живых.

Он не простит.

Я его уязвила этим своим несоответствием его ожиданиям.

Мы приходим в себя, только когда он забывается, слишком сильно наваливаясь на меня, и боль простреливает по груди. Я вскрикиваю тихо ему в губы, Каз замирает, а затем, глухо выматерившись, отжимается на кулаках и садится обратно на стул. Выдыхает.

— Ты как? Врача давай…

— Нет-нет… — поспешно отказываюсь я, — просто чуть-чуть надавил…

— Прости, — он тянется опять к руке, силой ее сжимает, хотя я делаю попытку забрать, — я увлекся. Ничего, скоро все пройдет. Я лучших сюда пригнал…

— Мне уже хорошо.

— Ну и отлично, — кивает он, — скоро встанешь. И заберу тебя сразу отсюда.

— Заберешь? — тихо уточняю я.

— Да, ко мне, — кивает он.

— Но я не…

— Слушай… — перебивает он меня, — тебе нельзя тут оставаться… В квартиру сестры тоже не надо, там пока что жить невозможно, все в кровище… Да и вообще… Нечего тебе там делать. Так что ко мне поедем. У меня места полно.

— Я не хочу к тебе… — возражаю я, но Каз словно не слышит моих возражений.

Он вообще как-то очень меняется с момента нашего поцелуя, словно ему сейчас карт-бланш выдали.

— Поговорим потом, ладно? Решим, куда. Можно и не ко мне, если не понравилось. Можно квартиру снять. Или купить. Не проблема, Марусь.

В палату заглядывает медсестра, строго смотрит на Каза, и он, напоследок поцеловав мне пальцы, выходит.

Оставив меня в диком, жутком раздрае.

Я оглядываю стены палаты, понимая, что опять в ловушке.

“После всего, что случилось, ты уже не будешь одна. Или ты думаешь, что Каз вот так просто сольется?” — голос Ани звучит словно наяву.

Она предупреждала же.

“Если он еще не забрал тебя отсюда к себе, значит, готовит плацдарм”.

А я не верила…

“... ты — совсем еще маленькая, Марусь…”

Ей было жалко меня…