Чужой среди своих 2 (СИ)

В СССР обычные туристические карты печатают с заведомыми искажениями — чтобы коварное НАТО заблудилось, не иначе. Какая уж там социология…

Да и может ли быть иначе, если во власти — люди с образованием и кругозором деревенских писарей? Я, чем дольше живу в СССР, тем больше понимаю, что не следует множить сущее без необходимости[70].

Все эти нелепости социалистического строя, антисемитизм и выселение целых народов, заигрывание с режимами людоедов, вожди которых научились выговаривать слова «коммунизм» и «социализм», экономические неурядицы в стране и прочее — не сложная многовекторная работа и многоходовки кремлёвских Вождей, ведущих страну к Коммунизму через тернии мировой политики…

… а обычные стариковские глупости дорвавшихся до власти деревенских писарей, постаревших, но ничуть не поумневших! С детскими комплексами, расшатанной в Гражданскую и годы репрессий психикой, привычкой к простым и однозначным решениям, и нежеланием чего-либо менять, а тем более — меняться самим.

И какая разница, есть ли у них в подчинении первоклассные специалисты, или нет⁈ Стратегию развития огромной страны определяют не специалисты, а маразматичные кремлёвские старцы, для которых марксистская схоластика и затверженные с детства понятия важнее правды, ставящие под идеологический контроль не только историю, социологию и философию, но и химию, физику…

… и если научные данные вступают в противоречие с пониманием науки старцами, то тем хуже для научных данных.

Во главе угла — идеология! Схоластическая, давно протухшая, не соотносящаяся с реальностью, но сомневаться в которой — запрещено.

Думать нельзя. Сомневаться нельзя. Можно — идти дружными рядами к виднеющемуся на горизонте Коммунизму, и вся страна — идёт. Не сомневаясь! Как стадо овец за вожаками-козлами…

… из Политбюро.

Эпилог

Вызов в школу, да ещё и по столь нетривиальному поводу, родители восприняли с философским смирением. Лишь отец, нервно хохотнув сквозь зубы, сказал что-то не слишком внятное о преемственности поколений. Мама на это усмехнулась одними губами, явно понимая куда больше меня, а впрочем… догадаться несложно.

В тот вечер мы не говорили больше на эту тему, ведя беседы самые пасторальные, обтекая в разговорах все острые вопросы и углы. Спокойствие наше было изрядно вымученным, и я бы даже сказал — натужным, да и спали, как мне кажется, мы все отменно отвратительно.

Завтракали через силу, а меня от волнения аж затошнило, и есть я не стал, ограничившись пустым сладким чаем. Мать, вздохнув еле слышно, настаивать не стала, хотя так-то она сторонница «Завтрак съешь сам…»

— Доброе утро, — сонно сообщила нам Антонина Львовна, вползая на кухню в халате и отчаянно зевая, прикрываясь, не всегда удачно, пухлой ладонью. Она вообще-то поздняя пташка, не часто радующая нас своим присутствием по утрам. Встают они с супругом поздно, и поздно ложатся, по вечерам посещая все возможные премьеры и навещая многочисленных знакомых.

— Доброе утро, — продублировал её супруг, отчаянно взъерошенный и напоминающий разбуженного филина, ничего не соображающего спросонья.

Мы нестройно отозвались, и Антонина Львовна, покопошившись в своих запасах, села пить с нами чай, выложив на стол шоколадные конфеты, да не абы что, а «Мишек» и дефицитный грильяж двух видов из стран Соцблока.

Почти тут же на кухню вошла Бронислава Георгиевна в сопровождении Панны, как всегда — при полном параде.

— Доброе утро, соседи, — поприветствовала она нас хорошо поставленным голосом, в котором, несмотря на возраст, нет ни намёка на старческие изменения.

— Мрав… — сообщила мне кошка, боднув головой голень и запрыгивая на колени, где и свернулась клубочком, уютно замурчав.

— Доброе, Бронислав Георгиевна…

Пили чай, ведя беседы вроде бы ни о чём, но от сладкого ли, от этих неспешных разговоров или от продемонстрированной поддержки соседей, всем нам стало значительно легче.

На подходе к школе я невольно замедлил шаги, а под ложечкой засосало вовсе уж противно, до тошноты. Оно и так-то… сложно, а теперь, когда я вижу, сколько возле школы припарковано солидных автомобилей, пришло понимание, что это — много серьёзней, чем мне казалось!

— Платок дать? — мягко спросила мама, стоя чуть в сторонке.

— Нет… — мотаю головой и пытаюсь отдышаться, чувствуя в глотке противное жжение после рвоты, — свой есть.

Зажав платок в кулаке, снова складываюсь пополам, стараясь не забрызгать ботинки и брюки. Отец, ни говоря ничего, протянул мне несколько карамелек, на которых налипла табачная крошка и тот мелкий сор, который чудесным образом появляется в кармане каждого мужчины сразу же после стирки.

— Всё вроде… — прислушавшись к своему организму, чуть хрипловато сообщаю родителям, и начинаю разворачивать конфету, чтобы хоть как-то перебить жжение в глотке, — пошли.

Ближе к школе — не только солидные машины, но и солидные люди, на сытых лицах которых — клеймо Райкома, и я начинаю понимать, что на открытом комсомольском собрании, кажется, функционеров от Комсомола будет больше, чем собственно комсомольцев.