Чужой среди своих 2 (СИ)

— Савеловы? — недовольно осведомилась монументальная дама из домоуправления, воздвигнутая у подъезда бетонным памятником. В пухлых руках с ядовито-алым маникюром она, как символ власти, держит увесистую связку ключей и дерматиновую, изрядно потёртую, папку с документами.

— Савеловы, — согласился отец, выступая вперёд, и дама, смерив его липким оценивающим взглядом, бросила на маму неприязненный взгляд, сжав тонкие губы так сильно, что дрогнули многочисленные желейные подбородки и пергидрольная причёска. Не дожидаясь нас, она пошла, или вернее — поплыла к подъезду, ледоколом надвигаясь на расходящийся народ, а тощего, замешкавшегося на её пути ханыгу, она натурально смяла бюстом, добавив вслед голосом, как пароходным гудком, благих пожеланий.

— Да оставьте вы здесь пока свои вещи! — раздражённо бросила дама, заметив, что мы не спешим за ней вслед, — Это Москва! Никому здесь ваши вещи…

— А ну пошёл прочь! — тут же рявкнула она на какого-то синего товарища, взявшего противолодочный курс к нашему подъезду и на ходу расстёгивающего ширинку неверными руками, — Общественный туалет напротив! Вон там! Вон там, я сказала!

Развернув его могучей дланью в нужную сторону, дама придала начальный импульс с грацией бывалой метательницы ядра и пьяница, семеня на подгибающихся ногах, побежал в нужном направлении.

— ГУМ рядом, — поджав губы, сообщила нам дама так, будто это что-то объясняет. Вздохнув мученически и закатив глаза, она ещё раз вздохнула и сказала наставительным тоном:

— Это Москва! Центр! Прекрасный район и замечательный дом, а какие люди…

Дама как-то очень многозначительно и артистично оборвала фразу, что, наверное, даже прохожим стало понятно, для нас, явных провинциалов, это просто необыкновенная честь! Которой мы, разумеется, не заслуживаем.

— Давайте уж помогу, — вызвалась немолодая женщина, вышедшая из подъезда, подхватывая пару баулов, показавшихся ей полегче остальных, — А в какую квартиру? Не поймите меня неправильно, но если в третью, то на освободившую комнату претендуем мы! У нас сейчас маленький, и…

— В седьмую, — ответила за нас дама, заходя в подъезд.

— Путают, я так понимаю, часто… — негромко сказал отец, поведя носом и часто заморгав заслезившимися глазами. Действительно, в подъезде стоит тяжёлый, густой запах общественного туалета и многажды высохшие солевые потоки, а местами и следы более плотных субстанций, многое говорят о культуре москвичей и гостей столицы[25].

Дама из домоуправления, раздражённо постукивающая папкой по пухлой ладони, ждёт нас у приоткрытой двери на втором этаже. Лицо у неё страдальческое, всем своим видом представительница Власти показывает, что она снизошла с Олимпа к нам, простым смертным, и мы должны быть ей благодарны просто за то, что Она обратила на нас своё царственное внимание.

' — Ну ни-че-го не меняется… — мельком глянув на неё, констатирую я, — со времён Царя Гороха у нас не власть для Народа, а народ для Власти!'

Поставив баул на пол, ссыпаюсь вниз за остальными вещами. В несколько приёмов перетащили всё наверх и дама, широко распахнув дверь, каравеллой вплыла в широкий коридор коммунальной квартиры…

— Ду-ду-ду!

… и Титаник из домоуправления столкнулся с Айсбергом! Айсберг, он же местный абориген лет трёх, в застиранных и многажды штопаных шортиках с лямкой через плечо, гнавший по коридору на трёхколёсном велосипеде с лихостью камикадзе, идущего в последний бой, нанёс даме из домоуправления повреждения, совместимые с жизнью, но судя по ругательствам дамы — не со здоровьем и достоинством!

— … алкаши чёртовы… — сдавленным басом выражалась дама, перекосившись лицом и телом.

— У-у-у! — вторил ей напугавшийся ребёнок, мигом выдавив из себя слёзы, сопли и, кажется, иные жидкости…

— Дима! Дима! С тобой всё в порядке⁈ — поддала жару молодая мамаша, вылетевшая из огромной кухни и начавшая щупать ребёнка с тем отчаянно-остервенелым видом, который может послужить причиной энуреза и заикания.

— Простите! — тут же, кривясь половиной лица, пытается она извиняться перед пострадавшей дамой, ногой отодвигая велосипед, — Димочка, ты как⁈

— Смешались в кучу кони, люди! — гоготнул вышедший из своей комнаты немолодой, очень худой мужик в сатиновых семейных трусах и майке-алкоголичке. На открытых участках кожи видны тюремные партаки, рассказывающие о непростой биографии обитателя коммунальной квартиры, а сам он, облокотившись о покарябанный дверной косяк, принялся наблюдать за происходящим с видом завзятого театрала, отпуская иногда едкие, но не всегда уместные комментарии.

Переведя взгляд на маму, он облизал её взглядом, но, встретившись затем глазами с отцом, отступил на шаг назад и как бы шутя приложил к виску два пальца, отсалютовав на польский манер.

— … а я всегда говорила… — вылезла из комнаты потёртая дама в бигуди и облезлом халате в китайских розах, но с явными претензиями на роскошь, молодость, красоту, и даже, не побоюсь этого слова — изыск!