Чужой своим не станет

– С чего вы так решили? – удивился Штольце.

– У тебя совсем другое произношение, не такое, как у немцев. Ведь в Германии баварцев не считают немцами, не так ли?

– Не утруждайте себя догадками, господин офицер, я – немец.

Штольце взял лопату и с размаху воткнул ее в землю на целый штык. Почва поддалась легко. Опасаясь просыпать поднятую землю, положил ее рядышком. Рыл не торопясь, никто его не подгонял, на лицах красноармейцев играло удовлетворение: задача выполнена, пусть фриц наслаждается последними минутами жизни. Это – как последняя затяжка, она – самая сладкая.

Романцев подошел к убитому Рыжкову. На застывшем лице – ни скорби, ни печали: ровное, лишенное всяких эмоций. Смерть была мгновенной, он даже не успел понять, что умер. Солнце для него погасло еще до того, как он рухнул в густую траву. Вряд ли кто-то станет упрекать капитана в этой смерти. Хотя, конечно, допросить не помешало бы.

Сапоги с Рыжкова уже сняли: вещь ходовая, в хозяйстве нужная, кому-нибудь и послужат. Зачем же оставлять их врагу, пусть даже мертвому. На тыльной стороне ладони Тимофей увидел наколку с поднимающимся из-за горизонта солнцем. А немного выше крупными буквами было написано «Север».

Вот он, значит, какой этот насильник… Посчитались сполна!

– Товарищ капитан, документы убитого: военный билет, удостоверение сотрудника СМЕРШ, предписание, выписка из госпиталя. В общем, полный комплект!

Тимофей открыл военный билет капитана военной разведки СМЕРШ Одинцова. Внимательно пролистал. Ничего такого, к чему можно придраться: все секретные знаки на своих местах. Документы сработаны добросовестно. Можно сказать, со вкусом. С таким надежным аусвайсом можно безбоязненно передвигаться по тыловым частям.

Нужно сообщить об идеально изготовленных документах командованию. Пусть выясняют, кто их так справно изготавливает. Возможно, подошло время поменять документы и добавить новые секретные знаки?

Уложив документы в папку, капитан Романцев подошел к гауптштурмфюреру Штольце, продолжавшему копать яму. Работал он основательно, аккуратно, зачищая стенки ямы, выбрасывая со дна лишний мусор. Такое впечатление, что он собирался там жить, а не лежать бездыханным.

– Ты бы еще лапник на дно постелил, – усмехнулся Романцев.

Штольце посмотрел на капитана:

– Не хотел бы лежать в грязной могиле. Теперь хватит для двоих.

– А если хватит, тогда взяли покойничка за руки и за ноги и давайте его в яму!

Гауптштурмфюрер взял Рыжкова за руки, радист – за ноги. Слегка пригибаясь под тяжестью, они потащили тело к яме. Без особого почтения скинули его на гладкое глинистое дно. В следующую секунду Штольце вдруг дернул радиста за гимнастерку, мгновенно перехватил его шею предплечьем правой руки и принялся душить. Ганц тщетно пытался вырваться – рука командира давила все сильнее.

– Разнять! – закричал Романцев и бросился на Штольце.

Увернувшись от Тимофея, Штольце повалился на землю и, продолжая сжимать в смертельных объятиях радиста, покатился по склону. Радист засипел, пытался отцепить руку, сжимавшую горло. Тщетно! Подскочившие бойцы навалились на гауптштурмфюрера, вцепились ему в плечи, попытались оттащить в сторону. В какой-то момент радист стал уже обмякать, подбежавший Романцев, не мудрствуя, ударил гауптштурмфюрера сапогом в лицо. Голова Штольце откинулась назад, только после этого он разжал смертельные объятия. На разбитом в кровь лице диверсанта запечатлелась кривая улыбка.

– Ты живой? – подошел Тимофей к хрипевшему радисту. – Ну, слава богу! Никогда не думал, что немца придется защищать… Как же вы так? – в досаде посмотрел Романцев на бойцов. Хотя понимал, что в первую очередь в произошедшем следует винить себя. – Просмотрели! Ладно, обошлось… Становись на край, – приказал капитан гауптштурмфюреру.

Штольце встал на самый край ямы лицом к Тимофею. Ни страха, ни волнения – ничего такого, что должно присутствовать в такую минуту. Немец принимал исход, к которому шел всю жизнь. Как человек военный, он осознавал, что может погибнуть в любую минуту. Это могло случиться вчера или месяц назад. За время службы его могли убить несколько десятков раз, вот только Ангел-хранитель оказался расторопнее смерти, но, видно, и он крепко подустал и сейчас был просто бессилен. Значит, судьбой предначертано, что умереть он должен именно в эту минуту. Так зачем же понапрасну лить слезы?

– Приготовиться!

Старший сержант Коваленко с двумя автоматчиками отделился от группы бойцов и остановился в нескольких метрах от Штольце. Передернули затворы, вскинули автоматы. Терпеливо ждали приказа капитана, который в этот момент являлся и судьей, и исполнителем смертного приговора.

Штольце приготовился к смерти: застегнул на все пуговицы мундир, заметно распрямился, приподнял острый подбородок, отчего его осанка стала непростительно гордой.

– Отставить! – неожиданно приказал Романцев. – Мы с ним в другом месте потолкуем. Засыпать труп, чтобы звери не растащили. И – к машине!

* * *