Constanta

Выпытав у парламентёра маршрут, они заперли его в каморке свинарей, поручили тем приглядывать за ним и, условившись с Налимычем о времени возвращения, отправились в путь. На мирные переговоры.

До условленного места встречи они добрались без помех, довольно скоро. В центре большой, окружённой соснами, поляны горел костёр. Восемь-десять человек сидели вокруг него. Их ждали.

Рябой оказался плотным крепышом. Лицо его было сплошь усеяно веснушками. Казалось, сомкнись глаза с белесыми ресницами – и праздник солнца на отдельно взятом лице был бы обеспечен. Однако хозяину лица было не до того. Глаза его были настороже, буравя отнюдь не солнечные лица гостей.

– Где наш пацан? – осведомился он.

– Остался, – ответил Ким, стараясь выглядеть как можно более убедительнее и непринуждённее. – Какие-то дела там у него.

Вожак усмехнулся.

– Подлиза. За сладкое мать родную продаст. Но моё слово верное, расслабьтесь, будем разговаривать.

– Хорошо, – согласился Ким.

Рябой протянул им руку. По очереди они пожали её.

– А ведь вы не солдаты, – заметил он, приглядываясь. – Умело скосили под наших. Все, как бешеные, перемахались между собой. И дёру дали вовремя. Кто такие?

– Студенты, – ответили они в один голос.

– На сборах, – добавил Ким.

– А-а, – протянул Рябой.

– И мы не косили, – продолжил Ким, – танцевали и всё.

– Танцы кончились мы и ушли, – подхватил Степан. – Зачем нам лишние хлопоты, мы – люди мирные.

– Кабы так, сейчас бы вас здесь не было, – раздался чей-то хриплый голос.

На это ни у Кима, ни у Степана не нашлось, что ответить. Возникла затяжная гнетущая пауза.

Рябой вытащил сигареты. Они, чуть помедлив – свои. Закурили.

– Слышь, – начал снова Рябой, – а главный ваш каков, пришёл нас успокаивать. Один. Он, что, всегда такой?

– Какой?

Рябой поёжился.

– Психический.

– Но вы же все целы, – осторожно заметил Степан. – Потерь нет.

– А что ему оставалось делать? – подал голос Ким. – Такой форс-мажор! Ведь вы сами себя уже не узнавали.

– А нечего по чужой территории шастать, чужих девок лапать, – возбудился один из сидящих напротив – долговязый.

– Хорошо, хорошо, спокойно, – поднял руки Степан. И обратился к Рябому: – Зачем звал?

– Да забыть всё надо, – ответил тот. – Что кудахтать-то – дело сладилось. Картоху, вот, печём. Садись есть с нами.

Усердно дуя на испёкшуюся картофелину, Степан перекатывал её в руках и искоса разглядывал своих бывших противников. Все как один – крепкие жизнерадостные ребята. Студенты по возрасту, деревенские видом. Достойные уважения. Внезапно он затаил дыхание. Квазимодо. Отдушина родной кулачной ярости. Кулак был разбит, на долгое время выйдя из строя. Лицо Квазимодо, напротив, скалясь весельем, было живее живых. Жду нового боя, казалось, говорило и бросало вызов оно. Стушевавшись, Степан отвёл глаза и опустил голову. Причуда природы. Уродство неуязвимо. Пожизненно. В отместку увядающей самой собой красоте.

Постепенно деревенские перестали замечать гостей, оживление охватило их – больная тема не давала покоя.

– Слышь, Рябой, – обратился к вожаку долговязый, – надо было офицерика всё-таки проучить. Зря отпустили.

– По башке сразу надо было бить, – поддержал его хриплый.

– Зря пугали, – раздались ещё голоса. – Навалились бы всем скопом и раздавили.

– Зачем скопом? – вскричал доловязый. – Я ему уже второй раз готовился ка-а-к…

Долговязый не успел закончить фразу. Оглушительно стрельнуло полено. Яркое пламя костра взметнулось до небес. Все обмерли. Живая противопехотная мина предстала вдруг перед глазами. Фигура капитана. Память, сеющая страх, паралич и немоту…

Рябой предложил им дружбу. По всему облику и поведению желая её больше, чем они. Это был тот самый редкий случай, когда ему, вожаку местной молодёжи, было не до войны. И они, Степан и Ким, единогласно без колебаний приняли предложение, прекрасно сознавая, кому обязаны им. Капитан Запарка стоял за их спинами. Управой на всех Рябых.

На радостях от заключенного мира Ким потерял голову. Сумасшедший кавалер взыграл в нём, готовый сорваться и мчаться без оглядки вслед за украденным счастьем.

– Мы обманем Гайдука, Стёпка, – убеждённо говорил он, укладываясь поздним вечером в койку. – Отбудем поверку в субботу, смоемся и прогуляем всю ночь в деревне – до самых петухов.

Бессильный разубедить друга, Степан вынужден был поддержать его, молча, с тяжким вздохом записываясь в телохранителя.

Питая сладкие мечты, Ким уснул. Прошла ночь. Утром ему лучше было бы не просыпаться.

Очередь перед умывальником, увидев его, расступилась. Удивлённый, он посмотрелся в зеркало на стене. И едва не лишился чувств. Такого себя он ещё не видел.

Назад он вернулся с понурой головой, едва волоча ноги. Койка встретила его разбитыми в пух и прах мечтами.

– Ты себя видел? – спросил его Налимыч.

– Видел, – мрачно ответил он. Вся правая половина его лица припухла, расцветя синевато-красной желтизной. Глаз почти заплыл. Проявлялась тайнопись субботнего вечера.

– Махнёмся лицами? – предложил Степан, улыбаясь. – Сделаю тебе одолжение на субботу.

– А может пройдёт? – с надеждой взглянул на него Ким. Осторожно дотронулся до глаза.