Contra spem spero

ЕСТЬ! Этот лже-серб не просто его понял — он ОСОЗНАЛ мои слова! Русский, это вне всяких сомнений…. Симович из него — как из меня Дедич, оба мы псевдо-югославы — насквозь фальшивые.

Лже-Симович, явно через силу — невооруженным глазом видно, как ему не нравится этот сомнительный русский на его винокурне — спросил:

— Пан з Русска?

— Ано. Мне надо сказать вам несколько слов.

Как же ему не хочется со мной говорить! Как его корёжит и ломает, бедолагу! Надо намекнуть ему осторожно, чтобы не кочевряжился…

— Пан Симович ведь в Виловице живёт два года?

Какая улыбка у него неискренняя, вымученная…. А куда ты денешься, чёрт? Веди к себе в кабинет, это ж в твоих интересах, балбес…

— Птам се вас в ме канцеляры… — И рукой приглашающе. А вот это делать не стоило бы, не факт, что Абдул снаружи нас не пасёт.… Ну да ладно, в канцелярию, так в канцелярию. Пройдёмте! — как говорят у нас дома.

Они поднялись на второй этаж, «Пан Симович» открыл дверь кабинета своим ключом (однако, секретарши не держит; экономит? Или жена из-под каблука не выпускает?), и бросил довольно нелюбезно:

— Просим.

Ничего, милый друг, ты сейчас живенько сменишь и тон, и манеру, и язык, и стиль разговора…

— Спасибо. И закройте дверь на ключ — разговор у нас будет конфиденциальным.

Хотел что-то возразить — но, молодец, задушил в себе гонор, щёлкнул замком.

— Также, цо ти пшиведло ко мне?

Вместо ответа Одиссей прошёл вглубь кабинета, не торопясь, уселся в кресло, устроился поудобнее — а затем, указав на хозяйский стул, проговорил вполголоса:

— Присядь, Игорёк, в ногах правды нет. — И видя, как мгновенно побледнел совладелец винокурни, прибавил: — И хорош уже из себя сербо-чеха корчить. Не получается это у тебя… пан Тевзеев.

Хозяин винокурни сел на краешек стула, и. взяв в руки авторучку — принялся её вертеть в пальцах. В кабинете повисло неловкое молчание.

Хм, слабоват ты, парень, как оказывается…. На простой понт ведёшся махом. Как тебе удалось этакую-то сумму спереть — при таких слабых коленках? Загадка…. Ладно, не будем тебя томить — время дорого.

— Господин Тевзеев, я буду краток. Времени у меня, — Одиссей глянул на часы, — осталось всего пятнадцать минут, так что на пустые разглагольствования нет ни одной лишней секунды. Посему попрошу вас выслушать меня, не перебивая — вопросы, если они будут, зададите в конце. Согласны?

Кивнул. Глазки лихорадочно забегали — видно, пытается определить, откуда я и что мне нужно. Господь с тобой, убогий, ничего я от тебя скрывать не буду — мне надо детей твоих спасти…

— Значицца, так. Вы два года назад сбежали из России, украв пятьдесят миллионов долларов. Как, с чьей помощью, куда увели деньги и что планировали делать дальше — меня не касается. Это ваши дела. Но об этом знатном хапке узнал один ближневосточный бандит, по имени Ибрагим Абу Умар ар-Рамахи. Вам это имя, скорей всего, ничего не скажет — да это и не важно. Важно, что он знает, что вы живёте здесь, и нанял меня, чтобы я нашёл вас. Он хочет эти пятьдесят миллионов у вас отнять, а вас — всех вас, то есть тебя, Игорёк, твою жену Лену, и твоих детей, Толика и Маринку — пришить по-тихому. Концы ему не нужны. Я тебя нашёл. Завтра к двенадцати часам я сообщу этому арабу, что пан Симович, совладелец винокурни «Ястреб», и беглый мошенник Игорь Тевзеев — одно и то же лицо. Таким образом, у тебя есть, — Одиссей посмотрел на часы, — двадцать два часа. За эти двадцать два часа ты должен собраться, выехать из города, добраться до польско-белорусской границы и сдаться властям — для начала белорусским. Ну а те уже определят тебя по принадлежности…. Задача понятна?

Молчит. Ну-ну, молчи, думай…. Только не шибко долго. Понимаю, ты уже привык быть здесь уважаемым и богатым человеком, притёрся, пообвыкся, выискал любимый ресторанчик, определился с сортом любимого пива, здешний мэр, небось, к тебе на чашку кофе считает за честь зайти — а тут на тебе! В одночасье всё рушится! Поневоле закручинишься…. Всё бросить, бежать, отдать себя в лапы правосудия — когда всё было так хорошо и мило! Дикость…. Сейчас ты, наверное, думаешь, сколько мне предложить. Глупыш, от меня здесь уже ничего не зависит, сколько бы ты мне не сулил в качестве отступного. Отступать, дружок, некуда — ни тебе, ни, что ещё печальнее, мне. Некуда.