Courgot

Домой! Меня останавливало только то, что Ленка останется без провожатого. Какой-то аристократизм еще во мне трепыхался. Закруглить ее, однако, было сложно — я даже не пытался. Оставить же ее с этими маньяками я тоже не мог. Эх, так не в кайф, и эдак тоже. Завтра работа. И непонятно, что хуже — такое вот времяпрепровождение или ментальное трахалово с Ларисой. С Ларисой все-таки лучше, подумал я. Почему бы мне не стать ее любовником? На миг эта перспектива показалось очень радужной. Может быть, она даже неплохая хозяюшка. А ежели не трахнуть, то есть стать ее мужем? Мечты.

Я посмотрел на Курго. Ее лицо вспотело от кайфа. Курго, кругом! Я затащился от каламбура. Дэ Эс рванул последний аккорд, подобие музыки стихло. Был хороший момент, чтобы взять Ленку под локоток и тихонечко уйти. Но я его упустил. Я не понимал, чего мне больше хочется: пить, жучиться, спать или идти на работу. Если жучиться — то с кем? Не с Курго же. И не с Ларисой. С кем? С той самой прекрасной незнакомкой на ступенях библиотеки? Опять-таки грезы. Я перерубил вход на селекторе, дав по кнопке, зажурчало что-то приличное. Это было гораздо круче истязаний драм-машинки Дэ Эса. Петр всхрапнул: тот ли альбом? Тот, успокоил я его. Хотя это был не «Кэмел» семьдесят второго. Намедни мы слушали его с Олегом. Философ торчал.

Потом я вырубил. Надо было уходить. Группа молчала — это меня и подвинуло на рекорд — проводить Ленку домой. Рекорд заключался в том, что, доведя ее до дома, надо было провести сеанс психоанализа, то есть обосновать, что ты, Курго, идешь правильным путем, ну и все такое прочее. Признать ее правоту. В лом это было, но я решил преподнести ей такой подарок. Если бы эти уроды опять начали играть и петь, тогда я бы, конечно, ушел, плюнув на Курго. Но они хранили тишину, и это было прекрасно. Тишь была вязкой — приятно, что такое иногда бывает. Курго пыталась крутить рукоятку громкости — ничего не выходило.

— Пока, — сообразил я, — мы уходим. Ленка сопротивлялась. — Ну, пойдем ко мне?

Завизжала; ох, как я не люблю этот бабский визг, но они же только из него и состоят, только говорят, что это мы, сволочи, довели их до жизни такой, мы, мужики. Да хочешь — оставайся. Однако, м-м, отдача замучает. Лучше доставить ее домой. Три квартала безумных ртутных фонарей. Потом один — ты опять один в своем доме. Ленки нет. И слава Богу.

* * *

Меня зовут Марек. А не Марк. Марк — латинизированный вариант моего имени. Я — Марек. Хотя, что первично, что вторично? Сначала появились Марки, а потом уж Мареки. Один очень уважаемый мною переводчик с польского назвал персонажа «Лунной трилогии» Жулавского Мареком — а другие, более известные, Марком. Как вы относитесь к своему имени? Наверно, как мне кажется, ему придают излишнее значение, как и погоде. Ну так дело в том, что моя мама тоже переводит, и когда-то защитила диссер по теме, связанного с этим языком. Поляки приезжали в Союз и тащились, общаясь с ней. Мама тоже неоднократно бывала в Польше. Году в эдак семьдесят каком-то она ехала в электричке и, читая Жулавского в оригинале, подумывала, как бы меня назвать. Ума не приложу, откуда она достала подлинник. (Да что тут думать, конечно же, его подарили заграничные друзья. Этого экземпляра я, к великому своему прискорбию, так никогда и не увидел. То ли сволочь какая зачитала, то ли мама где-то его посеяла. А ведь раритет! Издание тысяча двадцать какого-то года! Великий фантаст к тому времени уже умер). Потенциальный отец между тем курил в тамбуре, думая не столько о классической литературе, да и не о литературе в целом, а о бутылке пива за тридцать пять копеек. — «Марек! — завопила мать. — Мы назовем его Марек!» Папаню это смутило. Как любой нормальный мужчина, он не задумывался об имени ребенка, которого еще нет. Он мог наехать на нее, и мое имя было бы другим. Но вопрос был решен матерью.

Потом она родила. Насколько я понимаю, этот процесс мало связан с кайфом. Но ведь никто не жалеет.

* * *

Быть трезвым. Грохочут трамваи, я иду на станцию. Быть. Быть вообще. Ты — можешь быть? Сомневаюсь. Быть, как дерево. Как парк. Быть вообще. Как я.