Coward (СИ)

— Ты понимаешь, ведь всё очень серьёзно! — он стиснул зубы. — Я не хочу напрасно рисковать никем из вас, а в том, что мы задумали, ты самая уязвимая цель.

— Разве у нас есть выбор?

— Нет, но если что-то пойдёт не так, ты первая попадёшь под удар. Снова. И нас уже никто не подстрахует.

Попавший ему под руку камешек, рассек воздух и сорвался вниз, не достав до едва различимой линии горизонта. Конечно, им всем было страшно: не каждый день решаешь проникнуть в Гринготтс да ещё и в сейф Беллатисы Лестрендж. Однако там была чаша Хаффлпаф — ещё один шаг на пути к ослаблению Волдеморта.

Приняв решение, они стали собирать необходимые составляющие. Крюкохват согласился открыть хранилище, хотя цена его помощи была слишком высока. Гермиона поддержала Рона: они не должны отдавать ему меч Гриффиндора, стоило ещё поторговаться. К сожалению, Гарри не стал их слушать. Впоследствии это дало полное моральное право Гермионе так же единолично принять решение, о котором теперь все так пеклись.

— Ты не можешь переодеваться в Беллатрису! Только не после того, что она с тобой сделала!

— Именно поэтому ей не должен быть никто, кроме меня.

Здесь тоже у них не было альтернативы.

Гарри шмыгнул носом и, не глядя в глаза, повернулся к Гермионе.

— Я обещал ему, — тихо произнёс он. — Обещал Ремусу, что позабочусь о тебе. Я не могу его подвести.

Порыв ветра подхватил её изумление. Она вся напряглась, вытянулась упругой струной, поймавшей знакомое эхо. Гарри вдруг предстал перед ней тем, кем был на самом деле — уставшим подростком, на которого весь мир взвалил слишком много ответственности. А ведь он всего лишь мальчик!

— Гарри, — потянула она с ласковым раскаянием. — Я знаю, как серьёзно ты к этому относишься. И очень ценю твою заботу. Ты делаешь даже больше, чем достаточно. Поверь мне, Ремусу не в чем будет тебя упрекнуть. Тем более, я сама так решила.

— Это ничего не меняет, — возразил было Гарри, но Гермиона остановила его, положив руку на плечо.

— Это всё меняет.

Их взгляды встретились, остро нуждаясь в поддержке. Гарри накрыл её руку своей и легонько сжал.

— У нас всё получится, — заверила Гермиона. — Ты не подведёшь Ремуса, а я — тебя.

Они просидели на берегу ещё с полчаса и вернулись уже по темноте. За ужином Гермиона сделалась оживлённой, какой не была уже давно: охотно помогала Флёр с сервировкой, хвалила запах приправы в салате, любезничала с Оливандером. Со свойственной ей старательностью она игнорировала удивлённые взгляды друзей, делая вид, что у неё всё по-прежнему и не было никакого повода для перемен. Ничто не должно омрачить этот вечер, думала она с воодушевлением. Внутреннее убеждение в том, что они ужинают в «Ракушке» последний раз, не покидало её с момента, когда с наступлением сумерек на кухне загорелась первая лампа.

Разговор сам собой привёл к запланированной на следующий день вылазке. Рон кисло поморщился, когда Флёр объявила, что оборотное зелье готово.

— Как вспомню премерзкий вкус Крэбба, — он поскрёб зубами кончик высунутого языка.

— Беллатриса вкусней не будет, — отозвалась Гермиона с иронической усмешкой.

— Ещё не поздно передумать, — заметил Билл.

Но ответ снова был отрицательным. Гермиона переглянулась с Гарри, затем с Роном и по их молчаливой солидарности все за столом поняли, что дальнейшее обсуждение не имеет смысла. Эти вежливые отказы порождали жидкий остаток разочарования, особенно ощутимый в минуты исчерпания темы. Знакомое ощущение укололо Гермиону: то же самое было осенью на кухне Гриммо, 12, когда они отвергли предложение помощи от Ремуса, о чём впоследствии пожалели. С Биллом и Флёр они тоже осторожничали, мотивируя нежеланием привлекать лишнее внимание. Будет досадно снова наступить на те же грабли. А всё-таки тогда всё виделось как-то иначе…

Вернувшись в свою комнату, Гермиона рухнула лицом в подушку. Голова шла кругом, а в ней мысли снова циркулировали вокруг извечно зудящей раны. Ремус. Ремус. Ремус. О чём бы она ни подумала, кривая дорожка размышлений непременно выводила к нему. Какая-то нездоровая одержимость! Призрак Люпина мерещился ей в чаинках на фарфоровом дне, в отблеске зеркала, утреннем пении птиц и шелесте пахучего вереска. С ним она просыпалась и засыпала, к нему возвращалась обратным отсчётом от любой мимолётной идеи. Снова и снова. Это сводило с ума. Безнадежный тупик информации взвинчивал и без того раздёрганную психику. Сколько ей ещё мучиться прежде, чем она узнает, что с ним случилось?