Critical Strike

– Мне кажется, я сюда больше не вернусь, – тихо сказала она.

– Он тебя любит.

– Я знаю. Но мне все равно так кажется.

– Ватрушек тогда своих поешь хоть напоследок. – Я попробовал улыбнуться, но не вышло.

Нина взяла ватрушку и, давясь, откусила.

– Я тоже… – сквозь еду проговорила она. – Тоже его очень люблю.

И сжалась, и тихо заплакала. Надо было, конечно, по-братски ее обнять, но я не стал. Иногда лучше один раз стихийно, сильно, страшно выплакаться, чем потом постоянно вспоминать и переживать, выплакивать чего-то маленькими порциями, по чуть-чуть… Я вышел в кухню, выпил стакан воды и почистил стеклышки в очках, а когда вернулся в комнату, Нины там уже не было.

– Вы приезжайте почаще, – попросил отец на перроне, перед самым отходом поезда. Больше он ничего не говорил, одну только эту фразу сказал на прощание.

– Хорошо, пап, – ответил я.

Нина кивнула.

Двери закрылись, и поезд тронулся.

– Он так и не изменился, – с улыбкой сказала Нина. Полезла в сумочку за книжкой и вытащила оттуда три амулета, один оберег, статуэтку деревянную отцовскую и сушеную лапу неизвестного науке животного, неизвестно в каких целях перевязанную белой веревочкой. – Ему по-прежнему нельзя доверять относить вещи в машину…

Я тут же на всякий случай открыл свой рюкзак.

– О, у меня тоже кое-что!

Отец сдержал обещание: снабдил меня литровой бутылью михалычевского самогона.

13 января

Бешенство, безумие, пена у рта, белая пена в дутых пузырях. Грустные, отчаянные глаза Песьего Беса: зачем, зачем ты сделал все это? Один раз в месяц по страшной пьяни можно совершить нелепую глупость. Но не восемнадцать же лет подряд, честное слово… Никаких других объяснений, кроме Песьего Беса, быть не может.

Нечто похожее испытывают люди, получившие неожиданную свободу, неожиданные права или власть. Энергия должна быть разумно вложена, использована на преумножение себя самой, но никак не на обращение в материю. Материя бренна и тленна, она недолговечна – энергия же вечна. Поток финансовой энергии, выливавшийся наружу из нашей страны в начале девяностых, по своей структуре схож с той самой пеной, вытекающей изо рта бешеного животного. Ни в одном из медицинских справочников не описан способ лечения бешенства. Если у вас появились симптомы, лучшее, что можно сделать, – это заказать гроб.

Мои ритуалы могут лишь оттянуть исход, но я не знаю, насколько меня хватит и есть ли вообще смысл что-то оттягивать. Во все времена бешеных собак отстреливали – и только. Ни один ветеринар не стал бы с ними возиться.

– Что это? – поинтересовалась Нина.

– Дневник одного шамана. Что-то вроде моей настольной книги в последние несколько месяцев, я бы сказал.

– И как? Что вычитал интересного?

Трамвай повернул на Каменный мост, и я вдруг обратил внимание на подозрительное скопление людей: они бродили по площади Стрелков с какими-то плакатами, что-то кричали на русском и на латышском, про Саэйму что-то. Было много полицейских.

– Да вот думаю: может ли страна умереть.

– Умереть?

– Ну да. Может ли страна заболеть и умереть, а если да, то как это выглядит.

– Банкротство страны, – предположила Нина. – Но в наше время навряд ли кто даст стране обанкротиться до конца. Признают неплатежеспособной – и все… Ого, а это что? Этого раньше не было.

– Это типа Gaismas Pils. Дворец Света. Новую Национальную библиотеку строят.

За металлическим забором высились угрюмые жирафы подъемных кранов, росли какие-то полипы зданий. Собирались новое чудо света делать, привлекать народ к латышской литературе. Идея, само собой, хорошая, только на заборе еретики какие-то написали: “Прекратите отмывать деньги”.

– Всем привет! – крикнул я из прихожей. – Шаман вернулся!

В коридор вышли Боря и Ящик. Оба были чем-то глубоко потрясены.

– Офигеть! – отозвался из большой комнаты Александр. – Приехал!

– Это племя хорька, а это моя сестра Нина.