Crysis. Легион

В глазах его человечность осталась, в красном, налитом кровью, и в белом, в обоих судорожно дергающихся, беспокойных, живых глазах. Бьется, перепуганная, запертая, неспособная выбраться. А телом управляет автопилот, он хозяин, и выдает спокойно, бесстрастно: «Теперь дело за тобой, солдат. Я больше не могу».

Внезапно оба глаза – красный и белый – глядят прямо в мои. Вгрызаются, вворачиваются шурупами, сверлят, протыкают насквозь. Мне совсем не нравится глазеть в эти безумные зенки, я пытаюсь отвернуться – и от усилия снова уплываю. Черный опять светится, изнутри на щеках просвечивает сетка вроде сот. У мужика биолюминесцентное тату, ну, знаете, когда вводят под кожу светящиеся бактерии. Чем сильней возбуждаешься, тем сильней они светятся, это на приток крови завязано, растворенный кислород и все такое. А мужик, должно быть, возбудился на все сто. Мать его, сетка прям сияет под кожей, как в старой лампе, где видна накаленная спираль. Но я плыву, плыву, перед глазами все дрожит и мутнеет, в глазницах будто снежки какие, пятна скачут, все крутится, весь чертов мир несется в гребаный крутящийся туннель, водоворот, а в центре – безумные зенки негра, и мертвый холодный голос за ними говорит: «Это лучшее, что я могу сделать…»

И что-то обнимает меня сзади!

Ощущение, будто слизняк проглотил. Теплое, скользкое оборачивается вокруг рук, ног и груди, поначалу больно, мать твою, как больно! Но боль постепенно отступает. Что ее прогнало – непонятно, однако же становится чертовски хорошо. Намного лучше, чем под морфином, – боль притуплена, но разум не дурманит, не тяжелит голову.

Наоборот, в голове ясно и светло, мысли новые появляются, а старые вроде как изменились. Беспрецедентно! Я могу думать словами вроде «беспрецедентно», не чувствуя себя при этом умствующим засранцем, хотя мне и не слишком нравится не чувствовать себя засранцем.

То бишь мозги не только заработали на всю катушку – но, как уже говорил, стало хорошо, стало прекрасно! Наверное, это от новых производных допамина, ну, ты про них слышал. Подумал – и тут же вспомнил, где про эти производные слышал: в просмотренном краем глаза макронетовском ролике, всего-то пятнадцать секунд целых два гребаных года назад! Одно из двух: или я умираю и насчет «всей жизни перед глазами» крупно наврали, или гигантский слизняк, меня проглотивший, непонятно усилил мою память.

Перед глазами плавает, крутится, и – оп! – фокусируется до невероятной, нереальной четкости, будто и не на реальный мир смотришь. Ну, ты ж знаешь, наверное, как оно в записях тактического симулятора на высоком разрешении или в дешевых видеоиграх? В поле зрения заползают ряды цифр: бутовый лог, анализ обстановки, но что интересно – они вроде бы внутри меня. Выглядит как обычный лицевой графический интерфейс, да только не обычный он вовсе. Циферки-то и закорючки прямо в моей голове, эдакий мозговой графический интерфейс.

Я снова чувствую ноги, я могу стоять, передвигаться. Пытаюсь поднять руку – и вот она, одетая в рубашку искусственных мышц, ползущих по руке осьминогом, когда сжимаю кулак. Сокращаются, расслабляются, отзываются на каждое движение. Я смотрю – а рука моя то пропадает, то появляется, по ней бегут волны света и темноты, словно тучи под ураганным ветром. По краям волны сверкают самоцветами: глубокой морской зеленью, темной лазурью стратосферы – не знаю, как ребятки из отдела продаж зовут такие цвета. Вдруг рука пропадает целиком, превращается в жидкое стекло, тает. Полосочка перед глазами растет, а под ней надпись: «Последовательность инициализации хроматофора», и полна уже на 87 %. Когда доходит до 100 %, рука появляется снова, обыденного, скучного, универсально-серого цвета, с едва заметной гексагональной сеточкой на ней, выглядящей точь-в-точь как татуировка десантника (у вэдэвэшников проблемы с воображением, что видят, то на себе и малюют). На дисплее надпись: «Режим невидимости».

Я теперь Гавриил. Я – голем, я – своя собственная надежда и опора. И хотя я по-прежнему – куча ломаных костей и рваных кишок внутри чудесной брони, чувствую себя охренительно. Мне хорошо. И десантник с ошалелыми глазами стоит передо мной на коленях, протянув руки в мольбе.

Только он не умоляет, конечно, – просто завинчивает меня в доспехи, затягивает последнюю пару креплений на грудине.

– Хорошо, правда? Я уж знаю, лучше не бывает. Да только ненадолго, уж ты поверь мне.

Что-то в негре изменилось. Судороги не прошли, и руки трясутся еще сильнее прежнего, но ужас в глазах, безумие – оно ушло. Лицо вновь потемнело, татуировка погасла. Правый глаз теперь – сплошная красная муть, в нем ничего больше не видно, а левый нормален, и видится в нем покой, почти умиротворение. Смотрит на меня грустно и внимательно.

– Знаешь, оно живое, – говорит десантник. – И одержимое, так можно сказать, да – одержимое. Оно не двинется, пока я не двинусь, оно… вирусное. Но оно желает тебе добра, не забывай. Всегда желает. Помни об этом, и, может, тебе удастся провернуть дело и выбраться.

– Провернуть что? Выбраться откуда? – пытаюсь я спросить и не могу.