Да

Для контраста он попробовал гулять подальше от Садового. Но и в кварталах советской вперемешку с домами поновее застройкой все не удивляло, а просто радовало его. У случайного секонда он увидел, как две девушки деловито идут ко входу. Одна пониже, темненькая и в кепке, курила вейп. За ней следом шла блондинка в просторном худи, она перпендикулярно приставила к уху телефон, откуда доносилось аудиосообщение, а в свободной руке несла пакетик из другого секонда. В трамвае он видел, как сонный мужик везет собаку, предварительно выкупанную в реке. Собака лежала под сиденьем хозяина и держала морду на вытянутых лапах. В Нагатино нашелся трехэтажный дом из блеклого кирпича, в котором одно окно на первом этаже украшено фрагментами античной колонны и, будто тоже декоративным, новеньким ярко-белым кондиционером. По фасаду желтой змеей ползла труба газопровода. В траве перед домом, как стреноженные кони, лежали арендные велосипеды.

Он вернулся в центр, просто гулял по бульварам. На взрослом велосипеде мимо проехала девочка лет десяти. Она сильно икала, так что ее аж подбрасывало каждый раз над рамой. Сплюнул перед собой школьник в безразмерном, будто поповском черном худи и черной панаме с принтом марихуаны на макушке. Навстречу шли две девушки в коротких узких шортах и широких белых рубашках навыпуск. Через деревья виднелся модернистский доходный дом, где, как и до революции, снимали квартиры генералы с семьями или чиновники для своих молоденьких любовниц. Конечно, боевой генерал и генерал тайной полиции – это разное, а все же генерал – он и есть генерал. Там, где прежде в дорогой коляске ехала высокомерная барыня, теперь с дорогой коляской шла высокомерная барышня. Он своими глазами видел у одной такой к поручню приделанную муфточку из блестящего искусственного меха. Конечно, незнакомка Крамского сейчас направлялась бы с годовалым младенцем в роскошную кофейню к подружкам на бранч – и окатила бы прохожего взглядом, полным ровно того же презрения, что и на картине.

Присел на скамейку отдышаться. На скамейке напротив сидел парень и щелкал на голубей пальцами, будто выхватывал из-за пазухи и стрелял из ковбойского револьвера. В ресторане «Большой Московской» гостиницы раньше легко было встретить Чехова, одиноко сидящего за стаканом чаю, а сейчас в кафе на Патриарших можно застать сонного, в спортивных штанах и шлепках, популярного комика, живущего тут же по соседству. В «Большом», как и сто лет назад и как будет еще через сто, давали «Травиату», но у Волгушева на нее денег не было, да и любопытства не хватало.

От амфитеатра, в котором подростки распивали газировку под пиццу, к трамвайной остановке пошла девушка, которая добрых пять-шесть ударов сердца казалась ему совершенно другим человеком, но к моменту, когда она повернула голову и поправила волосы, он уже почти совсем спокойно принял, что это никакая не Настя. У него даже мелькнула мысль подойти познакомиться с этой чужой девушкой, но он отогнал мысль: получалось бы слишком похоже на репетицию разговора, который он сам же и не захотел вести. Что бы он мог сказать Насте, вот так ее встретив? «Забыл тебе ответить. Я не хочу ни с кем, кроме тебя, встречаться, но спасибо, что предложила»? Девушка села в трамвай, а он поплелся в метро с твердой решимостью в следующую неделю шагу не сделать из дому.

Под домом Льва Антоныча и вообще на всех улочках вокруг все было уставлено машинами. Не занята была только крошечная детская площадка, откуда, когда бы Волгушев ни шел рядом, доносилась полоумная флейта: кто-то монотонно ухал вверх-вниз на ржавых качелях. Напротив дома был «Вкусвилл», и он накупил себе на завтра всякой вкусной ерунды, которой никогда не встречал в минских супермаркетах.

В темной прихожей с порога виднелась только освещенная луной сушилка, до упора завешенная детскими и взрослыми вещами, каждый день новыми, и эта уютная картина неизменно заливала его волной одиночества, такой мощной, что переливала и через усталость, и через самоуспокоение общения с культурными мертвецами.

Каждый день он возвращался, весь просоленный от пота, и хотя умывался в каждом бесплатном туалете по пути, неизбежно к концу дня обнаруживал, что, облизывая губы, как будто облизывает солонку. Стараясь не шуметь, споласкивался в душе, доедал оставшийся с ужина булгур и говядину с помидорами и ложился в постель.

Как часто бывало, когда он спал на новом месте, ему раз за разом снился сон, в котором он не может попасть в старую родительскую квартиру на пятом этаже, потому что лестничные пролеты изъяты между площадками и наверх ведут только переброшенные через обрыв узкие доски, по которым, однако, другие жильцы преспокойно ходят, словно не замечая опасности и противоестественности ситуации. Он проснулся в поту и, пока засыпал, вспоминал вариации этого сна, как он затем, все же попав в квартиру, почему-то должен спускаться на улицу из окна, перепрыгивая на толстую ветку клена, стоящего прямо у дома, и затем как-то уже по дереву сползать на землю.