Да будем мы прощены

Она моргает, будто ей в глаз попала ресница. Вспоминаю, что, когда мы виделись за ленчем у нее дома, она была в очках. Очки на шнурке висели на шее, словно увеличители груди, и когда я качал ее сзади, ритмично постукивали, будто хотели привлечь ее внимание.

– Ты ведь в очках ходишь?

– Да, но я их разбила. Лечу в слепом полете, – отвечает она, закладывая в рот порцию салата с волосами.

Медленно вынимает из салата длинный волос и подзывает официанта.

– Волос в салате, – говорит она.

– Редкое явление, – отвечает он невозмутимо. – Вам принести другой?

– Подождем пиццы, – говорю я.

– Ну, хватит про меня, – меняет она тему. – Давай о тебе. Значит, ты преподаешь?

– Да, – отвечаю я, не развивая тему.

– Ага, точно, я только не могла вспомнить, кто у тебя там – Ларри Флинт, Никсон или почему-то этот Джордж Уоллес. Застрял у меня в голове, потому что в него стреляли?

– И в Уоллеса стреляли, и во Флинта. В Уоллеса – в семьдесят втором, во время президентской кампании в Лореле, Мэриленд. Стрелял человек по имени Артур Бремер – его дневник вдохновил создателя фильма «Таксист», а этот фильм вдохновил Джона Хикли совершить покушение на Рейгана. Ларри Флинт был ранен в Джорджии снайпером, находясь под судом за оскорбление общественной нравственности. Сейчас разъезжает в позолоченном кресле.

– Как здорово, что ты все это знаешь.

– Я историк, – говорю я. – На самом деле все там гораздо глубже. Люди очень интересовались, работал Бремер сам по себе или на кого-то? На чьей стороне он был? Удалось ли Никсону подкинуть предвыборные материалы Макговерна в квартиру Бремера? И если да, это была пропаганда или операция прикрытия?

Я замолкаю и смотрю на Черил. Ловлю себя на мысли: со сколькими мужчинами она вместе «обедала», когда у нее был период безумия? И знает ли об этом ее муж?

– Он не знает, – говорит она, будто прочитав мои мысли. – В теории, по правилам «выздоровления», я должна была бы ему рассказать. Но пусть у меня бывают не все дома, все же окончательно крышу не срывает. Он знает, что я была не в себе, а детали несущественны.

Приносят пиццу – горячую, тягучую и правда исключительную. Я первым куском обжигаю себе небо, а третьим умудряюсь его ободрать. После этого ощущаю лишь вкус собственного мяса.

– А с Джулией Эйзенхауэр вы близкие подруги? – спрашиваю я, продолжая отдирать сыр от неба.

– Она очень хороший человек, но я бы не сказала, что мы близкие подруги. Я бы даже не была с ней знакома, но мы в дальнем родстве. Я политикой совсем не интересуюсь – меня больше привлекает светская жизнь, контакты с людьми. Но это, я думаю, ты сам понял.

– А с тобой случалось раньше что-нибудь подобное?

– Подобное чему?

– Да вот – всему этому.

– У меня была депрессия, когда я училась в колледже. Но об этом никто не знал. Пролежала месяц в постели, а потом встала.

– Пропускала занятия?

– Нет, на учебу я вставала и поесть тоже. А потом опять ложилась.

– То есть депрессия тебя не совсем парализовала?

– У меня было чувство, что я умираю. – Она смотрит мне в глаза.

– А потом прошло?

– Я смогла сделать то, чего от меня ждали.

Голос у нее приглушенный, печальный. Будто она пережила утрату, которая так и не восстановилась.

– Ты по телефону говорила что-то насчет «своего момента»?

– Да, – отвечает она, облизывая губы. – Ты на меня произвел впечатление человека, у которого этого «своего момента» еще не было.

– Позднее цветение?

– Очень позднее. И это очаровательно. Как будто ты ждешь, чтобы что-то случилось.

– Ага, улыбки судьбы.

– Чего-то в этом роде. И ты настолько не от мира сего, будто из другой эпохи. Это так мило. Я знаю только то, чем интересуются шестнадцатилетние мальчишки, и еще муж говорит все время о лодках и машинах, об отпусках и о том, какие новые игрушки хочет купить, дистанционное управление тем да этим. – Взгляд у нее виноватый. – А у меня реальная проблема.

– И в чем она состоит?

– Понимаешь, когда я пришла в себя, то вспомнила, что ты мне понравился. Вот почему и позвонила. А сейчас у меня реальная проблема. – Она машет официанту. – Можно бокал вина?

– «Арнольд Палмер» подойдет? – спрашиваю я.

– Белого, – говорит она. – Большой бокал белого вина.

– Бутылку не хотите? – предлагает официант.

– Нет, спасибо. Один бокал. – Официант уходит. – Если без дураков, то ты мне все еще нравишься. Не знаю, почему. Смешно, но это так, хотя и не надо бы. Я снова на лекарстве, снова в своем уме, но что есть, то есть – я все еще тебя хочу. И что еще более странно – если ты не против слышать странное: однажды я встретила парня, молодой парень, который собирает маски президентов. У него примерно сорок знаменитых лиц, и он любит ролевые игры с женщинами, которым приятно фантазировать, как их заваливает на кровать Джей-Эф-Кей или ставит раком Эйб Линкольн. А то, скажем, привязывает к кафедре и унижает обтянутый кожей с шипами Джимми Картер. Сценариев у него море, но фишка в том… что он – не ты. Он – историк липовый, а ты – настоящий. Так что же мне делать?