Да будем мы прощены

Я не знаю, что сказать, и потому делаю «физиономию Топотуна», как сам это называю: рука на подбородке, лоб наморщен. В «Бэмби» Топотун говорит так: «Если не можешь сказать ничего хорошего, не говори ничего». Хороший совет, восходящий к тысяча девятьсот сорок второму году.

Она все смотрит на меня, чего-то ждет.

– Даже не знаю, что сказать.

– Скажи, что тоже меня хочешь.

Я, чтобы сломать напряжение, изображаю парочку президентов.

Приносят вино. Она его осушает двумя глотками и просит еще бокал.

– Послушай, – говорю я, стараясь выразить сочувствие. – Наверное, нам не надо делать такого, что поставит тебя в рискованное положение. Ничего не хочу делать, что для тебя нехорошо или ставит под угрозу твой брак и твоих родных. Давай пока на этом и успокоимся. Сейчас нам эту проблему не решить. – Я поднимаю руку – прошу счет. – Можем еще как-нибудь вместе пообедать.

– Мне обеда вместе мало.

– Ну, прости. Я правда не знаю, что сказать.

– Скажи, что тоже меня хочешь, – повторяет она.

Я молчу. Приносят счет – я отдаю официанту кредитную карту, не глядя. Хочу уйти отсюда скорее.

У нее в глазах слезы.

– Не надо плакать. Было хорошо, весело, и пицца чудесная.

– Ты такой милый!

– На самом деле нет, – отвечаю я.

Мы вместе выходим на парковку. Я прощаюсь с Черил, но она толкает меня в просвет между двумя машинами, закидывает сумочку за плечо и вдруг стискивает мое «хозяйство».

– Я тебе нужна. Я – твое будущее.

Понедельничное занятие у меня в программе курса озаглавлено: «Никсон в Китае: неделя, переменившая мир». Фраза взята из самого великого человека, из описания поездки в Китай в семьдесят втором году. На самом деле поездка длилась восемь дней и была тщательно организована, выстроена как телевизионная картинка «За бамбуковым занавесом». Неимоверно-невероятное дипломатическое достижение патентованного антикоммуниста: когда Никсон изложил идею своей команде, ребята решили, что у него шарики за ролики заехали. В классическом своем стиле президент будто сдал назад, а на самом деле стал действовать закулисными дипломатическими каналами через Польшу и Югославию, максимально используя трещину в советско-китайских отношениях, очень озабоченный тем, что страна с самым большим в мире населением «живет в злобной изоляции». В результате этот дерзкий детант увеличил возможности США влиять на Россию, имел результатом переговоры ОСВ-2 и привел к медленному ослаблению сжатой пружины «холодной войны». Мой самый любимый момент этого сценария – остановка Киссинджера в Пакистане в июле семьдесят второго года, когда он на торжественном обеде притворился больным, покинул собрание и улетел в Китай для тайной встречи с Чжоу Эньлаем, заложившей фундамент визита Никсона. Сам президентский визит изобиловал знаками расцветающей дружбы, включал экскурсию к Великой стене, демонстрацию настольного тенниса и гимнастики и, конечно же, первой леди, незабываемой Пэт в ярко-красной куртке.

В позорный день двадцать первого февраля семьдесят второго года на банкете в Пекине президент Никсон произнес тост за здоровье председателя Мао. Вот его текст:

Какое наследство оставим мы нашим детям? Обречены ли они умереть ради ненависти, пронизывающей наш мир, или же будут жить, потому что у нас хватило сейчас прозорливости построить мир заново? Нам нет причин быть врагами. Ни один из нас не претендует на территорию другого, ни один из нас не хочет господствовать над другим, ни один из нас не хочет подчинить себе мир и им править. Председатель Мао писал: «Столь много деяний призывают выполнить их, и всегда срочно. Мир живет, время проходит. Десять тысяч лет – это слишком долго. Лови этот день, лови этот час». Вот этот час, вот этот день, когда наши народы восстают в величии, чтобы построить новый и лучший мир.

Через несколько дней звонит телефон. Звонка я не слышу, но слышу голос, диктующий автоответчику:

– Вы, естественно, понимаете, что, хотя мы решили продолжать, конфиденциальность сохраняется.

Я снимаю трубку:

– Естественно.

Понятия не имею, кто это.

– В какой-то момент нам еще придется видеться лично, но сейчас я бы хотела знать в общих чертах, что вы думаете о возможном содержании…

– Содержании чего? – спрашиваю я, надеясь по ответу понять, о чем речь.

– Страниц.

– Простите, – говорю я, – но я снял трубку, когда вы уже говорили. Могу я спросить, с кем разговариваю?

– Джулия Эйзенхауэр.

– Да, конечно. Прошу прощения.

Я перевожу дыхание.