Да, был

Зепп щелкнул каблуками, вскинул правую руку и хрипло сказал: «Зиг хайль».

НА ЛЕСНОЙ ПОЛЯНЕ

Второго ноября после полуденного перерыва узников шталага торопливо пересчитали и построили в каре. Фон Шерф выкликнул сто человек, — в том числе Павлова, Сергеева, Иберидзе и Нечаева, — и приказал стать отдельно.

Неожиданно в центр плаца на «Ганомаке» въехал Зепп Блашке. Фон Шерф встретил его рапортом, вручил список отобранных. При виде стоявшего на правом фланге Иберидзе, Блашке приоткрыл рот от неожиданности.

— Э-э! Вот где ты? Жив еще? А где твой «земляк»? Кто еще остался из пятидесяти?

— Жив, пока, — ответил Иберидзе и перечислил восьмерых, уцелевших после бегства из Альбаха.

Блашке развернул список, просмотрел и взглянул на фон Шерфа.

— Почему не включены Русин, Вальц и Старко?

— В списке нет ни одного не выполняющего дневного урока, — сухо ответил фон Шерф. — Отбор произведен по деловым признакам, а если говорить конкретно о Старко, — то Старко фельдшер, работает в лазарете и нужен мне…

Независимый вид и тон фон Шерфа обозлили Блашке. Он вспылил:

— А почему вы решили, что фельдшер не нужен мне? Не умничайте… Всех, кого перечислил этот верзила, включите в список. Да и потом… Э-э… я сам выберу кого надо!

Отобранных распустили по блокам собрать личные вещи, а затем отвели в дальний угол двора и, казалось, забыли о них.

Присутствие Блашке взбудоражило администрацию шталага. Сам фон Шерф бегал на склад, в гараж. Наконец во двор въехали несколько грузовиков и пять арестантских фургонов. С машин соскочили двадцать эсэсовцев, вооруженных автоматами, ручными пулеметами и гранатами, и тридцать пять капо с пистолетами и дубинками. К ним пристроились пятнадцать капо во главе с Гиссом.

Отобранных сто человек рассадили в автофургоны. Сперва машины катились по гладкому асфальту, затем по булыжной мостовой… Позади осталось много сел со злыми собаками. Свернув на грунтовую дорогу, машины, поминутно петляя, начали взбираться на подъем. По крышам громко хлестали ветви деревьев.

Наконец остановились. Прильнув к узкой щели иллюминатора, Русин увидел кусочек ночного неба, одинокую звездочку и острый край молодого месяца.

Пленных не выпускали. Всю ночь надрывно гудели моторы. С рассветом загремел наружный запор. Дверь распахнулась. Русин огляделся: огромная лесная поляна, а на ней, кроме арестантских фургонов, десятка два груженых многотонных машин.

Вскоре скомандовали построение, и не успел штурмфюрер СС пересчитать узников, из-за кустов на поляну влетел «Ганомак» Блашке…

— Вот что, — Блашке зябко поеживаясь, прохаживался перед строем, — вы привезены для того, чтоб построить сооружение. Работа не очень тяжелая, но потрудиться придется. Не в моей привычке запугивать, но предупреждаю! За строительство отвечаю я, и за малейшее нарушение, — запомните: за ма-лей-шее! — Я сам буду расправляться, не наказывать, а рас-прав-лять-ся! Понятно? Работы на два месяца. За каждый съэкономленный день — особая награда. Кое-кто из вас знает меня, они подтвердят: группенфюрер Зепп Блашке зря не скажет. А я говорю: война кончилась. В Женеве открылись мирные переговоры. Это ваша последняя работа. Вскоре вы перейдете в ведение Красного Креста. Постарайтесь. Кормить вас будут лучше, чем в шталаге. Курящим выдадут табак…

«ПЕРЕГОВОРЫ В ЖЕНЕВЕ»

…Только к исходу десятых суток лагерь был оборудован. Вокруг поляны натянули колючую проволоку в несколько рядов, за ней устроили завалы, — их тут же заминировали. У въезда на поляну поставили вышку, — на нее сейчас же забрался эсэсовец, вооруженный ручным пулеметом. Собрали два дома-барака, поменьше — «штаб» дежурного по лагерю — для эсэсовцев, другой — для капо. Сколотили несколько сараев и два навеса.

Для военнопленных предназначался длинный барак без окон, со сплошными нарами. Площадь вокруг барака заминировали, оставили метровую дорожку от единственной двери, мимо «грибка», под которым постоянно стоял часовой — капо, к кухне и в зону. Барак был готов только на шестой день…

В течение пяти ночей пленных запирали в арестантских автофургонах.

Весть о женевских переговорах взбудоражила пленных. Уже в первую ночь в машине, где, кроме Русина и его друзей, оказались Сергеев и Павлов, разгорелись споры.

— Не верю, — убежденно говорил Русин. — Вчера еще шли жаркие бои, а Геббельс кричал о войне до победы, и вдруг… Это Блашке «отлил пулю», чтобы мы из кожи вон лезли… Чтоб не пытались бежать… Нам надо быть начеку. Просто так эсэсовскому генералу не поручат наблюдать за строительством обычного бункера… Тут что-то не то…

Сергеев нервно возражал:

— Бросьте, бросьте… А почему бы и не быть мирным переговорам? Ведь не бывает войны до последнего солдата… Вы говорите: «Вчера еще шли жаркие бои…» И если даже вчера шли бои, это не значит, что сегодня не собрались уполномоченные воюющих сторон…

Павлов соглашался с Сергеевым, и тоже горячо отстаивал возможность переговоров.