Да, был

— Ноги боятся промочить.

Дождь, туман и грязь — все, на что способна зима на севере Центральной Европы, — «мешала» наступлению союзников. Битва на Западе развивалась своеобразно: частью сил союзники вели бои на оси Эксла—Шапель—Кельн. Монтгомери растянул войска по линии голландской части Мааса, фронтом на север. Американцы, овладев Мецем, окопались на правом берегу Мозеля. Французские дивизии, взяв Страсбург, с трех сторон обложили Кольмар.

— Вы знаете, о чем шепчут шутники? — посмеиваясь, говорил Жардан. — «Опять началась «странная война». Везет! Ту войну — сидели на Марне, в тридцать девятом позорно отсиживались на линии «Мажино», а сейчас извольте: Рейн — «линия Зигфрида»… Это устраивает немцев — гонят на Восток свои дивизии…

…Неожиданно от взвода к взводу поползли слухи. Фашистское командование начало наступление в Арденах… Янки бегут… Англичане растерялись… Пахнет грандиозным Дюнкерком…

Затаив дыхание французы с надеждой смотрели на Восток: как-то поведет себя грозный союзник, умеющий воевать в любую погоду и время года.

Никто не удивился, когда Восточный фронт пришел в движение. Рухнула фашистская долговременная, глубокоэшелонированная оборона. Победоносная Красная Армия совершила беспримерный в истории войн прыжок от Вислы и твердо стала на левом берегу Одера, в нескольких десятках километров от Берлина.

БЕССОННАЯ НОЧЬ

«У солдата не должно хватать времени на размышления, не связанные со службой». Чьи эти слова? Наполеона? Суворова? Драгомирова? А может быть никто не говорил подобного, и память с довоенных лет сохранила обрывок беседы командиров взводов, решивших «пофилософствовать»? — думал Русин, лежа на мягкой постели и щурясь на ночничок, ливший нежный голубой свет.

Последние дни он чувствовал недомогание.

— Блажишь, — сказал Старко. — Здоров, как бык. Думай меньше. Начальство есть? Есть! Нехай начальство голову утруждает.

Странным каким-то стал Остап. Целыми днями напевает: то «Повий витре на Украину, де покинув я дивчину», то про «карий очи дивочьи». А как по радио услыхал: «Ой Днепро, Днепро, ты суров, могуч, над тобой летят журавли», кроме как о Днепре, других песен не признает.

Да разве только Остап поет? Нечаев раздобыл аккордеон и вечерами собирает вокруг себя народ. Играет задушевно, а поет — куда там Старко! Он больше о Сибири, о тайге поет. А ведь до сих пор не пел…

И Шота распевает. Подобрал пятерых певунов, раздал текст грузинской песни, написанный русскими буквами, пятеро подпевают, а сам он запевает: «Чемо ци-цинатела»… О светлячке, о Светлане поет. Хорошее имя Светлана…

…Старко говорит: «Не думай!»… После освобождения Кольмара бригада числится в резерве и ничего не делает. В войсках первого эшелона солдаты сидят в землянках, часовые ведут наблюдение за противником по ту сторону Рейна, но фашистов не слышно. Не до Эльзаса им: на Востоке от Балтики до Карпат прорван тысячекилометровый фронт. Полыхает пожар в Пруссии. В Берлине слышен гул орудий с Одера. Последний союзник — Венгрия, вот-вот отпадет. У озера Балатон трещат лучшие танковые дивизии.

Старко говорит: «Не думай». Да как же не думать, когда в приказе Верховного командования о задачах на тысяча девятьсот сорок пятый год сказано: «довершить дело разгрома немецко-фашистских армий, добить фашистского зверя в его собственном логове». Приказ касается и отряда, а они живут по квартирам у приветливых крестьян и в ус не дуют. Ну какая же это война, если под тобой мягкая постель, а вместо выстрелов и взрывов, — тихий свет ночничка…

Русин перевернулся с боку на бок, закурил и прислушался к тихому посапыванию Старко, — спит! А каково мне… Дел нет никаких. Зайдешь в штаб, взглянешь на карту, побалагуришь с писарями насчет «встречи союзных войск на Рейне» и уйдешь. Раз в неделю прогуляешься на наблюдательный пункт дивизии первого эшелона. Наведешь стереотрубу на немецкий берег, а там словно вымерло все.

У бойцов и такой «нагрузки» нет. Кроме дневальства да политинформации, ничего не знают. Прослушают сводку Совинформбюро, затеют «стратегический» спор, незаметно разобьются по два, по три, закурят и поведут разговор о доме, о семье, о заводе, на котором работали, о колхозе, откуда на призыв шли. Сидят, глубокомысленно вздыхают и все чаще слышится: «Эх-хе-хех! Дела!»

Понятно: влияние французской зимы, похожей на весну, и вынужденного безделья. Да к тому же у всех одно чувство: скоро кончится война. Для родных и близких «воскреснут из мертвых» «без вести пропавшие». Вот каждого и волнует вопрос: Как там? Перестали ждать? Продолжают ли любить?

Эти вопросы временами и ему не дают покоя: — Как там в Энгельсе? Оплакали и успокоились? Не вышла ли замуж Ниночка, синеглазая волжанка? Цела ли пещера у высоты «81.9»?

Старко сказал: «Пусть начальство голову утруждает». Конечно, пошутил. Товарищ Жардан недавно из Парижа. Вернулся туча-тучей. А когда разговаривал, глаз не поднимал, «наводил порядок» на столе, губы искусал.