Да, был

На привокзальной площади, на перронах и на платформах гремели оркестры, произносились речи, слышались песни. Заливались аккордеоны и баяны. Требуя-расширить круг, бойцы плясали гопака, «барынк», «яблочко», «лезгинку».

Демобилизованные и провожающие собирались группами, обменивались крепкими рукопожатиями и адресами «на гражданке». Приглашали друг друга в гости: «Окажешься в Москве — до Конотопа рукой подать. Ближе, чем от Орла до Вены».

Смеялись задорным, добрым смехом людей, уверенных в правоте и справедливости ими совершенного, а то украдкой, уголком платка или обшлагом гимнастерки смахивали слезу, набежавшую на глаза, смущенно объясняли: «никак в глаз попало что-то». И снова слышались песни, смех, поцелуи…

Целовались мужчины, с презрением смотревшие смерти в глаза, долгое время делившие между собой и обойму патронов, и кусок последнего сухаря, и место на полусырой землянки, где одному не улечься, и щепоть махорки, с трудом набранную в глубоком солдатском кармане.

У одного вагона стояли Русин, Иберидзе, Вальц, Гребных, Мийус. Уже прозвучала команда «по вагонам». Вдоль состава пробежал запыхавшийся обер-кондуктор, машинист опробовал тормоза.

Друзья молчали. Разве выскажешь все, о чем хочется сказать?

Тяжело на сердце Русина. Еще немного и он пожмет руки друзьям, скажет: «прощайте». Всего четырнадцать человек старых «шварцвальдовцев», а было сто! А «альбаховцев» — только трое. Не сразу вспомнишь, кто, где и когда погиб. В последних боях под Веной смертью храбрых пал Нечаев. Поддерживая товарища, выдвинулся с пулеметом, да и не встал: сразила его вражеская пуля. Не дожил до дня капитуляции фашистской Германии и Крезер, — подорвался на минном поле.

Нет, не выскажешь. Год войны считается за три… А пережитое в лагерях? Кто сумеет перевести на дни перенесенные унижения и оскорбления? Как считать мелкие стычки на тропках войны, когда ты против сотни, и вокруг никого? Поэтому у Иберидзе курчавая шевелюра как серебряной сеткой прикрыта, и Вальц сутулится, кровью харкает, и у кубанца — Мийуса от щелок веселых лучистых глаз залегли старческие морщины.

— Значит, остаетесь, товарищ старший лейтенант, — горестно вздыхая, спросил Гребных.

— Выходит, без вас уезжаем? — щуря глаза, сказал кубанец.

— Как видите, — невесело усмехнулся Русин. — Но скоро дойдет очередь и до меня. В штабе говорили…

Сказал и не вытерпел. Начал порывисто обнимать всех подряд.

— Прощай, Шота, славный грузин!.. Прощай, Миша!.. Прощай, черноморец!.. Прощай, Вася! Прощайте, други хорошие!..

Надрывно заревел локомотив… Лязгнули буфера…

—Почему — «прощайте»? — обиделся Иберидзе. — У грузин есть чудесное слово: «Нахвамдис!» — «До свидания». — Я говорю: Нахвамдис, Володя!

— До свидания!

— Товарищ старший лейтенант, до свидания! — кричали из вагона.

Поезд тронулся. Иберидзе, Гребных, Вальц и Мийус, расталкивая провожающих, догнали свой вагон, вскочили в него и, высунувшись по пояс, махали руками:

— До сви-да-ния!.. До свидания!..

Набирая скорость, поезд прогремел на последних стрелках. За пакгаузом с развороченной крышей скрылось здание вокзала. Веснушчатый ефрейтор сел в дверях, свесил ноги наружу, хитро подмигнул Иберидзе:

— Споем, товарищ старший сержант?

Не дожидаясь ответа, ефрейтор, прикрыв веки, звонко затянул:

Родная мать, отчизна дорогая,

Встречай своих героев сыновей…

…Поезд мчался мимо хуторов, фольварков, городков, рек, лесов и полей, знакомых многим демобилизованным. Совсем недавно эти веселые, поющие люди в солдатском обмундировании именно ЗДЕСЬ, вдоль полотна ЭТОЙ железной дороги, по которой несется эшелон на восток, с боем шли на запад. Не ЭТУ ли высотку, увенчанную полуразрушенным дотом, штурмовал один из них? Не ЗДЕСЬ ли, у того бугорка, похоронен молодой паренек из далекой сибирской тайги, мечтавший прогуляться по Венскому лесу?..

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ

…Дверь в третью часть раскрылась. В комнату вошел мужчина очень высокого роста в чесучевом костюме, со значком мастера спорта на лацкане, в мягкой шляпе. Двумя пальцами чуть согнутой руки он держал повестку и помахивал ею.

Великан шагнул к столу делопроизводительницы иг мягко улыбаясь, густым басом пророкотал:

— Чем может быть полезен Родине старший сержант запаса Иберидзе Шота?

Старший лейтенант, до сих пор безмолвно сидевший на стуле, порывисто вскочил, бросился к Иберидзе.

— Иберидзе!.. Шота!.. Мой славный грузин!..

— В-а-а! — воскликнул Иберидзе, в могучих объятиях сжал старшего лейтенанта и забасил:

— Товарищ Русин! Владимир Николаевич! Володя!: Генацвале!

Не выпуская из объятий Русина, Иберидзе попятилсяг ногой толкнул дверь и крикнул:

— Миша, скорее!..

В комнату вошел Вальц — худой, с болезненно впалыми щеками, в очках, прикрывающих усталые глаза. В комнате третьей части сразу стало тесно и в то же время тепло и уютно. Среди трех рослых друзей миниатюрная Надюша почувствовала себя совсем, совсем маленькой. Глаза у нее почему-то наполнились слезами, кончик носа покраснел, в горле защекотало, а нижняя губа предательски вздрогнула.