Да, были люди в иное время!

Предаваясь размышлениям, я в вечерней темноте возвращался в свое жилище и допустил непростительную ошибку – потерял бдительность и всякую осторожность. Переступив порог дома, неожиданно получил сокрушительный удар по голове, все мысли разом исчезли…

Глава 39

«Первыми предатели продают себя самих»

Древнегреческий писатель и философ Местрий Плутарх

В себя я приходил от мощных похлопываний по щекам.

– Давай, приходи в себя, я же вижу, что ты начинаешь подавать признаки жизни, – орал мне кто-то в ухо, довольно знакомым голосом по-русски.

С трудом разлепив веки, попытался понять, где я нахожусь, что со мной произошло и кто орет рядом со мной, да еще по-русски. То, что знание русского языка демонстрировать не стоит, я для себя решил без колебаний.

– Ну, что, русская скотина, будешь говорить? – наклонился ко мне мужчина в форме полковника пехоты османской армии.

В голове немного прояснилось, и я смог рассмотреть говорившего человека. Вот это сюрприз, всем сюрпризам сюрприз. Я имел честь видеть господина Игнатьева собственной персоной, что само по себе радости мне не доставляло. Единственный плюс, руки у меня связаны перед собой. Поводя головой в стороны, спокойно по-немецки ответил:

– Я не понимаю вас. И объясните, что все это значит? Вы напали на офицера!

– Не ломай комедию, Стас, – перейдя на немецкий язык, ответил мне Игнатьев, – я прекрасно тебя знаю, надеюсь, ты меня тоже не забыл.

– Я не понимаю, о ком и о чем вы говорите, – продолжая говорить по-немецки, я придерживался выбранной тактики беседы, одновременно внимательно осматривая помещение, в котором находился.

Большая комната, неплохо меблирована, имелась пара мягких диванов, два кресла и небольшой столик. Комната больше похожа на просторную гостиную. Три высоких окна, сейчас закрыты плотными шторами. На небольшом столике стояла красивая керосиновая лампа, света которой хватало для нормального освещения всей комнаты. В креслах восседали два молодых человека, примерно на три-четыре года младше меня, в таких же мундирах, как у Игнатьева, и внимательно прислушивались к нашей беседе.

– Еще раз предлагаю тебе, сволочь, говорить со мной, – вновь по-русски произнес Игнатьев, и, сильно ударив меня кулаком в лицо, слегка рассек левую бровь.

Удар получился скользящим, я успел немного отвернуть лицо в сторону, иначе последствия были бы посерьезней.

– А, не нравится, когда тебя по роже бьют? – продолжая говорить на русском языке, поинтересовался бывший мой однокашник.

– Не понимаю я этого языка, и не знаю, что вы от меня хотите. И, пожалуйста, не бейте меня, я ничего плохого не сделал, – изобразив страдание на лице, сказал я Игнатьеву.

Я, оценив обстановку и силы противника, в этой неожиданной ситуации решил применять одну из тактик уличной драки – прикинуться простачком, пытающимся уйти от столкновения, намекающим своим поведением на полную неспособность к активному сопротивлению. Ничего, удивлю вас, господа, по полной программе, от всей души. Только вот время удачное подгадаю, секунду-другую. Я ждать, тоже обучен. К тому же всегда помню фразу одного из своих любимых писателей, Оноре де Бальзака: «Все приходит в свое время для тех, кто умеет ждать». Заверяю вас: умею, еще как умею!

– Джентльмены, – обратился Игнатьев по-английски к офицерам, – помогите мне поучить уму разуму этого варвара, он совсем не понимает, к кому угодил в руки.

Отказа не последовало, и эти, совсем не уважаемые офицеры, в три пары рук начали обрабатывать меня. Я пытался закрывать лицо и голову связанными руками, а то попортят лицо и выбьют все мозги случайно. Болезненные удары прилетали от Игнатьева, а у молодых офицеров, как ни странно, бойцовские навыки почти не прослеживались. Но, тем не менее, приятного мало. Если будут меня и дальше так обрабатывать, то окончательно забьют. Пока со стула на пол не снесли и еще я в силе, благо руки имеют относительную свободу, надо что-то предпринимать, рассуждал я между ударами. Улучив момент, вскочил со стула, и нанес одному молодому офицеру удар ногой точно по мужскому достоинству. Он рухнул, как подкошенный, беззвучно, успев лишь захлебнуться тошнотворной болью. Второму молодому офицеру приложился связанными руками в область шеи, к счастью не промазал. Игнатьев на мгновение опешил, чем я незамедлительно воспользоваться, ударив его головой в лицо. Игнатьев уже оседал на пол, а я для верности припечатал его ногой в голову, правда, не со всей силы, надеялся поговорить с бывшим товарищем. Только что происшедшее можно назвать Божьим промыслом, и никак иначе. Кто еще мог мне помочь, в самом деле?