Да победит разум!

Когда попытки Сталина прийти к соглашению с Западом потерпели неудачу (не будет большим преувеличением считать, что уничтожение почти всех ведущих коммунистов из окружения Ленина было последней попыткой показать Западу, что с революционным прошлым покончено), Сталин снова поменял курс, на этот раз заключив пакт с нацистами. Коммунистические партии немедленно поняли намек и подключились. Молотов дал им подсказку своим заявлением о том, что «нацизм – это дело вкуса». Вслед за этим коммунисты изменили своей антифашистской линии и начали нападать на «западных империалистов». В качестве дружеского жеста по отношению к нацистам Сталин передал в руки гитлеровского гестапо тех немецких коммунистов-беженцев, в отношении которых было хоть малейшее сомнение в верности новой линии Коммунистической партии. Коминтерн занял нейтральную позицию между двумя лагерями.

Сущность новой политики Коминтерна в период между заключением советско-нацистского пакта и нападением Германии на Россию очень кратко описал Дойчер[109]: «Оба воинственных лагеря… преследовали империалистические цели, и выбирать между ними не приходилось. Рабочий класс призывали выступать против войны и бороться за мир. Внешне это было похоже на пораженческую политику, которую Ленин проводил во время Первой мировой войны. Но это сходство было обманчивым. В ленинском неприятии войны была революционная цельность и последовательность, в то время как политика Коминтерна соответствовала временным удобствам сталинской дипломатии и была столь же извилистой, как и эта дипломатия. Временами оппозиция к войне принимала откровенно прогерманский характер, как, например, в октябре 1939 года, когда Коминтерн продублировал призыв Молотова и Риббентропа к мирным переговорам и обвинил Францию и Британию в разжигании войны. Результатом этой политики, особенно во Франции, стало тотальное пораженчество, но отнюдь не революционное. Оно дополняло пораженчество, разъедавшее верхушку французского общества, которая прикрывала его миролюбивыми призывами, шедшими снизу. Только после всего этого невосполнимого вреда, когда Москва, встревоженная победами Гитлера, начала побуждать к сопротивлению нацистской оккупации, Французская коммунистическая партия приняла на вооружение новую политику. Менее очевидным, но не менее важным было воздействие, какое оказало заключение пакта Молотова-Риббентропа на антинацистские элементы в Германии; этот пакт усилил и без того большую растерянность. Пакт усилил в антифашистах чувство поражения и заставил многих из них примириться с гитлеровской войной»[110].

После нападения Германии на Россию линия коммунистических партий снова поменялась, главной задачей стала поддержка России. Французским коммунистам было приказано вступать в отряды Сопротивления; снова были взяты на вооружение лозунги, появившиеся сразу после 1933 года. Понятно, что Сталин не собирался использовать войну как трамплин для начала революции на Западе. Напротив, особенно в Италии и во Франции, где коммунисты своим участием в движении Сопротивления добились всеобщего уважения и престижа, Сталин делал все, что было в его силах, для того чтобы доказать, будто эти коммунистические партии не ставят перед собой революционные цели. Они сложили свое идеологическое оружие и «впервые в своей истории, невзирая на собственные программы, запрещавшие им участвовать в буржуазных правительствах и администрациях, они удовлетворились мелкими должностями в тех правительствах, у которых они не могли отобрать власть ни в тот момент, ни в будущем, в правительствах, из которых они впоследствии были вытеснены почти без усилий другими партиями. Армия и полиция оставались в руках консервативных или, во всяком случае, антикоммунистических групп. Западной Европе было суждено остаться царством либерального капитализма»[111].

Позже в Италии коммунистические депутаты, вопреки социалистам и либералам, даже голосовали за возобновление Латеранского пакта[112], который Муссолини заключил с Ватиканом. В Греции, во время восстания 1944–1948 годов, Сталин не помог греческим коммунистам военным вмешательством, соблюдая ялтинские договоренности, согласно которым Греция оставалась в сфере западных интересов[113].

Те, кто утверждает, будто Сталин хотел завоевать мир для Коминтерна, едва ли смогут ответить, почему после войны, имея вооруженных и полных энтузиазма коммунистов Италии и Франции, он не призвал к революции и не поддержал ее вторжением русских войск; почему вместо этого он провозгласил, что наступил период «стабилизации капитализма», и заставил коммунистические партии следовать политике сотрудничества согласно программе-минимум, которая никогда не ставила своей целью коммунистическую революцию.