Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина

Последние приготовления к завтрашнему празднику Геля заканчивала сама. Темная, гулкая, пустая школа – она обожала такие часы, когда в коридорах тускло светились редкие лампы, а стук каблучков отдавался в просторах рекреаций звонко и странно. Ей тогда казалось, что портреты со стен тоже начинали светиться неверным отраженным светом, и глаза писателей и поэтов оживали. Они явно следили за Гелей, переводя взгляд и от этого у нее по спине пробегали мурашки. Но было не страшно, а как-то чудесно, трепетно.

Володя ругал Гелю за такие «оставания», как говорила Ирка, но Геля все равно оставалась. Бросив последний взгляд на класс, внимательно оглядев кулич, который торжественно поставили на рушник, присланный с Борькой от бабы Пелагеи, гору крашенных луком яиц и веселую свору цыплят и зайчиков, сделанных из всего, что можно только себе представить, Геля присела. Она любовалась тонким вишневым деревцем, которое было нереально красивым. Деревце даже не рубили специально, его нашли в ворохе срубленных в старых садах веток, установили в большую старую керамическую вазу, совершенно преобразившуюся от блестящей масляной краски. Вишенку украсили яйцами, почти прозрачными, белоснежными, настоящими, из которых выдули желток-белок и разрисовали тоненько серебряной краской. А на самой вершинке завязали огромный белый бант. Геля хотела крест, но не знала, можно ли так, спросить было особо некого, и она не рискнула.

Вишенка была такой, что Геля даже всплакнула, неожиданно для себя, встала, потрогала ветки, поправила бант. И тихонько прикрыла дверь класса, уходя, почему-то стараясь не щёлкнуть замком.

***

– В нашей работе надо быть беспристрастным. Нельзя иметь любимчиков. Это дисквалификация.

Мастер Мер сегодня был в хорошем настроении, у его окна расцвела долгожданная золотая роза. Она была действительно золотой, из настоящего золота, только раньше никто ему не верил, что этот металл может быть живым. Все обитатели страны Мер сбежались, каждый норовил потрогать теплые золотые лепестки. Мастер не успевал отгонять желающих и отталкивать руки, потому что, не вмешайся он, Золотую Розу замучали бы насмерть. Она и так вздрагивала, жалобно звенела и пахла так прекрасно – апельсином, мимозами и грушевым нектар ом. И ему было так её жаль…

Когда наконец наступил вечер и золотые лепестки плотно сомкнулись, как спящие веки, он вызвал к себе помощника. Того самого, похожего одновременно на толстого молчаливого воробья и серьезного шмеля.

– Я видел кучу белых шаров – одуванчиков. Ты набил ими мой мешок и тащил к Краю. Зачем?

Мастеру не хотелось ругаться, у него в животе все время щекотало от радостного предчувствия завтрашнего золотого утра и встречи с Розой, но порядок, хочешь – не хочешь, надо соблюдать.

Воробей молчал, ковыряя пухлым пальцем ажурную скатерть.

– Я понимаю, ОН! – Мастер помолчал, оглянулся и даже пригнулся, испугавшись сам своего громкого голоса, – Он любит к себе любовь. Но ты уверен, что она это сделала ради любви к НЕМУ?

Шмель – воробей зажужжал и внутри у него потемнело.

– Любовь всегда заслуживает награды, – мрачно и серьезно басил он, – Любая любовь. Любая любовь к любому. На то она и любовь.

Он вытянул мешок прямо из воздуха, поплотнее уложил свои одуванчики.

– Я сам решаю за что одариваю. И сам за это отвечу.

Мастер Мер показал воробью на дверь безупречно-царственным жестом. Подождал, пока стихнет ворчливое жужжание, погасил хрустальный месяц, висевший над столом, тихонько открыл окно. Там, на несколько взглядов вперед разлива лось золотое сияние. Втянув носом грушевый воздух чихнул и, фальшиво мыча под нос «Люби любую любовь», потрогал розу, стараясь не разбудить. Роза спала, тихо, как ребенок. Тогда Мастер, еле слышно кряхтя залез на подоконник и долго смотрел, как воробей трясет мешком над Краем, высыпая в звездное небо белые одуванчики.

Глава 22. Свекор

Пасхальное утро выдалось дождливым и холодным, хотя мать всегда уверяла Гелю, что не было года, когда в Светлое воскресенье не выглянуло бы солнышко. Промокнув до нитки и замерзнув, как жучка, стуча зубами, Геля пронеслась по лестнице и трясясь, долго совала непослушный ключ в замок.

– Куда спешу, еще два часа есть. Сейчас чайку хряпну, сигаретку давану, пока никого. Мятные мои на месте?

Она порылась в сумке неловкими от холода руками в поисках конфетки, и с ужасом поняла, что забыла сигареты на столике в прихожей.

– Твою мать! – прошипела в сердцах и тут же, опомнившись, хлопнула себя ладошкой по губам.

– Бабы Пелагеи нет на меня, в святое-то воскресенье! Сейчас бы за косу! Правда и косы-то никакой нет. А Ирка, точно, найдет сигареты.

Геля вздохнула, наконец открыла дверь и ввалилась в класс. В сумраке чудилось что-то странное, непривычное. Она перевела дух, кинула сумку на стол и включила свет.

– Господи, воля твоя!

Она сама не знала, из каких глубин памяти всплыла эта фраза, но сейчас она была очень точной. Медленно, как заколдованная, Геля подошла ближе и потрясла головой, отгоняя наваждение. За спиной скрипнула дверь.