Да здравствует Герберт Уэллс!

– А сейчас сколько времени?

Снова вытаращенные на меня глаза. Но на этот раз сообразил быстро: я даже сузить глаза и кинжальчиком поиграть у него перед членом не успел:

– Сейчас половина третьего! Ну, или чуть больше!

Не вижу смысла спрашивать больше ни о чём. Аккуратно бью его, как в первый раз, но посильнее – за ухом. Ну вот парень (Ну как – парень! Мужик лет сорока, и на добрых десять килограмм потяжелее меня!) и «отъехал». В небытиё. Продолжительное.

Думаю. Потом всё же решаю не перерезать им глотки.

Мало ли! Вдруг какой-нибудь мудила зайдёт в хибару, да и обнаружит лужищу крови! А в утоптанный пол она так просто не впитается. Или, может, просто придушить?

Нет, тоже не хочется. И вообще, может, вы не заметили, но я – очень человеколюбивый и спокойный. Повторю: если меня не злить!

А эти меня не злили. Ну, почти. Так пусть же так и думают: раз быстро пошли на контакты и рассказали всё правдиво – останутся жить!

Быстро завязываю их для страховочки ещё парой полос импровизированной верёвки – то есть, притягиваю ноги – к связанным за спиной рукам, чтоб уж не дёргались. И заталкиваю вынутый кляп на место. И перетаскиваю тела к полке.

Чтоб вытащить из-под неё всё барахлишко, пришлось поднапрячься: пот так и тёк со лба, и по рукам и телу. Но справился быстро. Зато два тела туда вошли очень даже спокойно. И после того, как заложил их снова всеми этими циновками, коврами, узлами со шмотьём, и мешками с какими-то крупами, получилось отлично. Натекшую из ягодицы лужицу затёр подошвой афганки: не видно. Потому что пыль.

Не видно и моих гавриков.

А когда их найдут, надеюсь, меня с заложником здесь уже не будет.

Правда, тянуть с его освобождением и транспортировкой сюда смысла не вижу.

Поскольку если прилетит высоконачальственная сволочь, и допрос не сложится… Ну, или америкос посчитает, что военный советник унижает его достоинство или грубит, запросто может моего друга и – того! А мне это ни к чему. Следовательно, плевать на яркое освещение – буду пытаться сделать всё в «обеденное время».

Потому что приём пищи в любой армии мира – это – святое!..

Достаю снова из кармана мобилу того, «шейха». Нажимаю красную. Точно: вот оно местное время. Четырнадцать тридцать девять. О – уже сорок! Стало быть, осталось двадцать минут. Нормально. И мне для настройки «внутренних часов» – достаточно. Кладу сломанную мобилу прямо на пол, у проёма. Мне она не нужна: чтоб какой-нибудь идиот, позвонив на него в самый неподходящий момент, выдал моё местонахождение?! Дудки. Ну, а «шейх» купит себе другой.

Высунув нос наружу, только огромным напряжением воли удержался от того, чтоб не засунуть его вместе со всем остальным организмом обратно. Потому что если в хибаре ощущалось как градусов пятьдесят, то тут – все семьдесят! Хоть яйца куриные в песке вари. Вкрутую. Кстати – насчёт песка тоже угадал. Вся улочка покрыта именно им. И имеются здесь следы от колей машин, и, кажется, даже танков: вон они, характерные отметины от траков. Но уже полузанесённые вездесущим песком и пудрообразной белой пылью. Которая, несомая обжигающим порывистым ветерком, сразу же начинает набиваться мне в ноздри и рот, и омерзительно скрипеть на зубах. Вот теперь понятно, зачем на чалмах оставляют полосы материи: прикрывать рот и нос!

Улицей, собственно, эту штуку можно назвать с большим натягом. Вся она – кривая, и извивается, словно тот, кто составлял план кишлака, ну, или архитектор, страдал идиотизмом. Или любовью к зигзагам. Впрочем, о чём это я: не бывает тут «архитекторов». Каждый строит из чего может, располагая свою халупу так, как считает нужным, и втыкает эту несчастную мазанку на «улице» туда, где найдёт незанятое место!

Два ряда этих самых мазанок из самана, сделанные как моя, или даже ещё попримитивней, тянутся куда-то на вот именно – север, оставляя между домиками без окон пространство не шире десятка шагов. Я невольно снова вспомнил горный аул. Где побывал только недавно. (Вчера?!) Только там ширина была метра в три-четыре, и стены саклей были сложены из плитняка, а тут стены сделаны по-другому. Пространство, ограниченное рамами из тех же голых белёсых стволов, а в нём – доски-обрешётка, заложенные крупными обломками из глины, и обмазанные той же глиной. Не фонтан. Впрочем, мне здесь не жить. Надеюсь.

Не могу не порадоваться тому, что окон, выходящих на саму улочку, нет. Всё верно: я – точно в Афганистане. У них менталитет такой: все окна и дверные проёмы смотрят во внутренний двор. И там же и происходит вся «сложная и многогранная» жизнь. Ну как сложная: отец семейства по весне отбывает, и следит за плантацией опийного мака. А когда тот созревает, делает насечки на бутонах, и собирает скребком сырец… Который затем продаёт перекупщикам (Если ему повезло!), или сдаёт Хозяину – если в долговой кабале.

Что куда чаще.