Да здравствует мир без меня! (Стихи и переводы)

Угри, прыщи и все подряд

И оставался неженатым

До двадцати семи.

   Она,

Его избранница из первых,

Была неважно сложена,

Но хорошо смотрелась в стервах,

Особенно когда весна

И из-под каждой миниюбки

В платочек экспортного льна

Чихают розовые губки

И провоцируют бздуна

На самурайские поступки.

Но оказалась холодна,

Хотя такой и не слывала,

Когда, в худые времена,

В нее полгорода сливало,

И лютый холод слова «мало»

И «денег», раз уж я жена,

Поэта жалил прямо в жало,

Губил в кормушке семена,

И между ними вырастала

Непонимания стена,

Хотя спала не с кем попало,

А исключительно с его

Друзьями лучшими. Скандала

Страшась, грешил на естество,

Не на себя же самого,

И на залетного нахала,

И непонятно от кого

Она почти уже рожала,

Когда он сделал финт ушьми

И сам завел одну интрижку,

Как заповедную сберкнижку

На предъявителя.

   Людьми

Он был сурово осуждаем

За неожиданную прыть,

Она звала его «мой Хаим»

И вознамерилась женить

И непременно в православной

И чтобы с нами Иисус,

Что было б славно и забавно,

Когда б не творческий союз,

Куда она явилась позже,

Примерно через восемь лет,

Сказав, что жить с жидовской рожей

Не позволяет партбилет

И лучше с Ваней на рогоже,

Чем на Пицунде с пархачом,

И что стихи его, похоже,

Судите сами, строгачом

Попахивают, если даже

Не исключеньем и тюрьмой,

Стихи и впрямь бывают гаже,

Но редко.

   Вот вам, милый мой,

Пушкинианские блондинки,

Ему шепнула антре ну

На рукосуйном поединке

Редактор научпоп.

   Жену,

В его минуты роковые,

Он взял в редакции впервые,

Что означало новизну

Возможностей и ощущений,

Он визжала: всё помну,

Не жаль колгот, не жаль коленей,

А он щипал свою струну

Двумя руками и страну

Родимую, унылый гений

На честном поприще козла,

Победно познавал: светла

В амбивалентности явлений,

В бинарности Добра и Зла,

В слиянье мук и наслаждений.

Она тогда же понесла

Его, как малого ребенка,

Как новорожденного, в загс.

Ждала водчонка и тушонка,

В клозете пикал пипифакс,

Тахты пружинистая тяга

(Рывком раздвинь ее, мой X.!)

И белоснежная бумага

Данаей жаждала стиха.

Меж тем амуры Пизистрата

Шли в гору. Дамы из Лито,

По предъявлению мандата,

Ему давали и в пальто,

Американки воровато

Ловили первое авто,

И даже дочка депутата,

Грозя, ему из автомата

Порой шептала кое-что.

Стихопродавец Пизистрат,

Под псевдонимом Хаим Юрий,

Успехов и в литературе

Добился в те же пятьдесят.

Но скромность свойственна натуре

Стихопродавца: пригласят,

Порассуждает о культуре,

А пригласят – про поросят, —

Расскажет о душевной буре,

О вихрях чувств, о воплях фурий,

О греческой архитектуре

В районе здешних эстакад,

О том, что как еврей он рад

Приросту в теле эскалопа,

Хотя, конечно же, Европа…

Европа – девка, Пизистрат.

А мы с тобою знаем девок

Отнюдь не с лучшей стороны —

И долгих дам, и однодневок.

Тебе и мне они нужны

Лишь для лирических распевок.

Тебе заплатят в фунтах, в левах

Из государственной казны

В окошечке для «старых левых».

Моим же виршам – нет цены.

Ночь Нечета

Определенный генотип

Подвержен выживанью в самых

Немыслимых душевных драмах.

Антисемитский перегиб?..

Резиновый воздушный замок,

Резиновый и надувной,

Скакавший, словно заводной,

Скакавший, выходя из рамок,

Равно со мной и не со мной,

   Вдруг лопнул,

   Брызгая слюной,

   И с мылом

   Смыло ваших самок.

Был день рождения в одной

Компании из средне-постных,

Интеллигентно-продувной,

Где дамы голою спиной,

Как водится в предвыходной,

Напоминают нам о веснах,

Не миновавших стороной

В симпатиях молниеносных,

В историях в пять лет длиной,

В охоте на живца, но в блеснах,

Когда не с собственной женой,

Порой довольно-таки сносных

Взаиморогоносцев. Там

Бывал я с женами и сам.

Там были тертые яички

И врач-сексолог за столом.

И все хозяйкины сестрички,

И осетинский астроном.

И Елисейский гастроном,

Куда удобно из публички,

Снабжал их, как бы по привычке,

И ветчиною, и вином,

Тогда как грузди и лисички

Из леса вылезли, а птички

Манили честным чесноком

И прозывались «табаком».

«Мне крылышко вон этой куры»…

Там собрались, однако, дуры,

Хотя не дураки пожрать

И выпить были оба пола:

Стопарик – хвать! огурчик – хвать!

Хвать огуречного рассола!

И на устах одна крамола,

Едва успеют прожевать.

Крамола их с недавних пор,

С назойливостью пьяной бабы,

Хоть вешай в воздухе топор,

Приобрела такой напор

И всесоюзные масштабы,

Что впору в партию хотя бы

Герою нашенских Крестов

И туруханской пересылки

И он вступить в нее готов,

Как джинн, явившись без бутылки.

Того гляди, за пару лет

Отсидки выдадут билет.

Во всяком случае, совет

Такой получен из эфира,

Который, после всех клевет,

Отныне вовсе не задира

И не совсем анахорет.

По случаю худого мира,

Как вызов или же ответ,

Почти соседняя квартира

Давала собственный банкет.

Он отличался, как клозет

От гальюна или сортира,

От вышеназванного пира,

Причем когда погашен свет.

Он отличался, спору нет.

Там Таня стряпала, здесь Ира.

Там был интернационал,

А здесь армянская община,

Там после первой мат стоял,

А здесь до первой матерщина,

И намечалась групповщина,

То бишь групповичок, и там,

И здесь. Я там бывал и сам —

И с женами.

   Хотя на Ире

И сам был некогда женат,

Пока не съехала в Наири.

Армяне любят женский зад,

А я люблю игру на лире,

А я, взглянув на дело шире,

Еще не полный ретроград.

Звучал армянский хит-парад,