Да здравствует мир без меня! (Стихи и переводы)

Я, как известно, мастер эпиграмм.

Ты – драм и антиримских обличений.

Хороший повод выпить по сто грамм.

Тебе не дам, поскольку ты был гений,

А стал вольноотпущенником. Тот,

Кто больше выпьет, раньше и помрет.

И все же выпьем, Петя. Но не граппу,

Которую лакаешь ты, дав драпу

Из рабского сословия. Винца!

Мне предоставь уютную лагуну,

Хотя бы веницейскую. Я суну,

Но выну, не докончив до конца.

Здесь, в нашей бабьей, грязненькой таверне,

На нашей рабьей, разненькой вечерне,

Где водку жрут и курят анашу,

Опасливо взирая на соседа, —

Уж больно сладкой выдалась беседа, —

Я выпью и запястьем закушу.

Стихи разных лет

Рождественская сказка

Решили три карманника

Отметить Новый Год.

По маленькой, по маленькой —

Большой душа неймет.

Все стали осторожные

И бедные. Красть нечего.

На кофе и пирожное

Работаешь до вечера.

Устанешь весь, намаешься —

Ах, ведьма, мать ее!

Когда работа маленькая —

Малое питье.

Навстречу три грабителя.

Их ремесло противное.

Прохожего обидели

На восемь с мелкой гривною.

Им нынче выпить хочется

До финиша победного.

Под солнцем и под кодексом

Мы ходим, люди медные.

Навстречу шкуры старые,

И тоже, значит, троица,

Хоть ведомо, что парами

Бойчей работа спорится.

Но грабить: перекачивать

В карман мужские денежки,

Скакать худыми клячами

Им тоже стало лень уже.

Однако скучно посуху,

Когда двенадцать пробило.

И ведьма вместо посоха

Фонарь себе сподобила.

С кем встрече их горячечной

Сегодня ночью сбыться?..

Увы! уж замаячили

(И тоже – три) убивцы.

Все трое – компетентные…

Грабители и воры

Вмиг стали импотентами,

Их омрачились взоры,

И девушки встревожились

Тотчас же не на шутку:

Душа и кожа тоже есть,

Хоть мы и проститутки!

И жизнь похерить жалко нам.

Спаси нас, Петербургская!

А та

Убивцев,

Жаркая,

Представиться науськивала.

Представились… Потеха-то!

Преставились… Вот участь!

Милиция приехала,

А ведьма улетучилась…

Решили два сапожника

Отметить то же самое.

Но счастье невозможное

Вдруг обернулось драмою.

Один другого – лапою!

Сапожною! Штуковина!

Соседи очень плакали

Под музыку Бетховена…

Чем только, люди скверные,

Душа у нас жива?

Мы шепчем сокровенные

И бранные слова.

А Ведьма Петербургская

Забыться не дает,

Кружа ночами,

Узкими,

Как лестничный пролет.

1966

«Некрасов был бы нынче горек…»

Некрасов был бы нынче горек

Обычной горечью тройной —

Как литератор,

Алкоголик

И как жилец с чужой женой.

Калеча крошечные плечи

В пылу издательских затей,

Он был бы даже не замечен

Никем,

Коль не считать властей.

И ту, что не снести в пивную

И не оставить там в залог,

Он сам бы вывел на Сенную

И повелел:

– Убей, дружок!

1966

«Ломали соседнее зданье…»

Ломали соседнее зданье

всю ночь – и ходила стена

кругами, как буря в стакане,

и, вроде бы, не было сна.

И маленькая уродка

с огромной, как стол, головой

моталась по комнате кротко —

то ль дочерью, то ли женой.

Гремели шаги в коридоре

и дверь на петле, как в петле,

и я просыпался от горя

в табачной зашторенной мгле.

И этот, когда мы уселись,

почти долгожданный, завел

молчанье. Ну, скажем, пришелец.

И с тем же ушел, с чем пришел.

Но дверь оставалась открыта,

как рана. И в новом году

такого же точно визита

едва ль не с надеждою жду.

1977

«В такие дни, как нынешние ночи…»

В такие дни, как нынешние ночи,

под шум машин по нижним этажам,

бежишь, бежишь, едва волочишь ноги.

Все кажется, кому-то задолжал,

на чем-то непростительном попался,

от сигареты занялся пожар.

Кусаешь локти, и ломаешь пальцы,

и духов заклинаешь из земли.

Ты отступал, но чаще отступался,

чем оступался. Так что не скули.

1976

Девятый день

1

Есть мысли тайные – и общие вдвойне,

и не сулящие покоя.

Что мы живем в такой, ну, уж, в такой стране

и что случится с нами, уж, такое-растакое…

Но этим мыслям стыдно доверять,

и жребий наш еще не брошен,

и в пионерские поедем лагеря

с диагнозом таким, ну уж, таким хорошим.

По улице, не хоженой лет пять,

пройдешь и удивишься: миновали.

И прочности такой не сможешь не признать,

присущей плоти, кирпичу, и дереву, и стали. —

И разве что названья сигарет,

да водочных ларьков самоуправство,

ну уж, настолько в духе – мидесятых лет,

что жаль, ну жаль на них подуманного: «Здравствуй».

2

Расстанная преследует меня

своим звучаньем. Не было печали!

Как будто я кричал: «Полцарства за коня!» —

И дроги похоронные прислали.

Как будто капитан-официант

мне подал киселю и не отметил в счете.

И западный шпион-негоциант

спросил не без восторга: что вы пьете?

Кого хоронят? Мой девятый день.

Но вы же с нами? До сорокового.

Еще недели две, ну три, и зацветет сирень.

Так вы вернетесь? Я исчезну снова.

Я оживаю – но до петухов.

И эти ночи царские все реже.

Выходит вы из этих, из духов?

Я вроде них. Я с ними знался прежде.

3

Есть мысли общие – и тайные затем.

Страшись, страна, такого самосуда.

От мыслей не дрожат поджилки у трирем,

и в горках не звенит стеклянная посуда.

По улице Неживших Мертвецов

тихонею пройдешь и телепатом,

читая в лицах, хороня лицо…

И женщина твоя разъедется шпагатом…

Есть мысль о подлости – и эта мысль подла.

Есть мысль о дерзости – и эта мысль подлее.

И вечная, увечная зола