Да здравствуют медведи!

— У вас очень молодые капитаны. Я, чтобы стать капитаном, служил два года матросом. Потом три — боцманом. Сдал экзамен и еще восемнадцать лет плавал штурманом.

Нашему капитану тридцать шесть. Фигура у него грузная, глаза быстрые, черные, мальчишеские. На нового человека глядят с озорным интересом — испытуют. Со своими помощниками капитан разговаривает в тоне советчика, командует с явным неудовольствием, словно стесняясь — взрослые люди, а приходится приказывать.

— И старпом у вас молодой. — Лоцман оборачивается ко мне: — Простите, мистер, не знаю вашей должности… Матрос? — Он смеется. — Вы шутите.

Но капитан подтверждает, и улыбка сходит с чисто выбритого лица лоцмана.

— Простите, вы из самого Копенгагена? — спрашиваю я.

Лоцман не слышит.

Он даже не поворачивает головы.

Дания, конечно, демократическая страна, но посадить матроса за один стол с капитаном — это все же верх неприличия. И он теперь не замечает меня, как воспитанный хозяин не замечает опрокинутой на скатерть соусницы.

Вот и договорились.

Лоцман отвечает на вопросы, только если видит, что их задал капитан.

Старпом протягивает лоцману круглую стеклянную баночку. Лоцман вертит ее в руках, сверкая белоснежными манжетами.

— О, русская икра!

— Скажи, пусть возьмет на память!

— Благодарю вас, сэр! Порадую дочь!

Капитан с лоцманом выходят в рубку. Впереди самая узкая часть пролива — Орезунд. На шведской стороне Хельсинборг, на датской Хельсингер — словно один город, разделенный рекой. Во время войны бойцы датского Сопротивления переправляли через Орезунд в нейтральную Швецию жен и детей, которые могли оказаться «заложниками». Тогда в проливе шарили немецкие прожекторы, на затемненном датском берегу сидели немецкие пулеметчики и стреляли по рыбацким лодкам. А сейчас переезд из Хельсингера в Хельсинборг немногим сложнее, чем с Васильевского острова на Петроградскую сторону в Ленинграде.

Хельсингер, подобно цепной собаке с горящими глазами из сказки Андерсена, долгие сотни лет был стражем Зунда и датской казны. Он взимал пошлину со всех судов, проходивших из Балтики и обратно, — до двадцати пяти миллионов талеров в год. Лишь в середине прошлого века зундская пошлина была отменена по настоянию Соединенных Штатов Америки. Но давно прошли времена, когда США не боялись ничьей конкуренции и поэтому стояли «за свободу морей». Теперь, если б это было возможно, они снова заперли бы вход в Балтику на замок. Для этого они втянули Данию в НАТО, построили военно-морскую базу во Фридрихсхавене.

У самого Хельсингера сейчас иная слава. Хельсингер — это тот самый Эльсинор, где расположен замок Кронборг и куда Шекспир, совершив ошибку в триста лет и несколько сот миль, поселил принца Гамлета. Но такова сила искусства, что даже его ошибки кажутся потомкам достовернее исторических фактов.

Каждый год в Иванов день, который в Латвии именуют днем Яниса, а в Дании — днем Ханса, крупнейшие артисты разных стран — Англии, Германии, США, Швеции, Финляндии, Норвегии — разыгрывают во дворе замка историю принца датского. На эти представления съезжаются туристы со всей Европы.

Вот они — стены и шпили Кронборга. На них устремлены все глаза, бинокли и фотоаппараты. В визуальный пеленгатор виден пересекающий бухту пассажирский катер. Разбираю буквы на его борту — «Гамлет».

Ко мне подходит невесть откуда появившийся в рубке инспектор.

— Спросите лоцмана, правда ли, что этот замок построила Екатерина Вторая и подарила его Шекспиру?

Я уже слышал эту легенду от матросов и не мог взять в толк, откуда она возникла. Шекспир здесь никогда не был, Екатерина бывала, но не Вторая, а Первая, приезжавшая в Копенгаген с Петром Великим. Но, глядя на возбуждение, охватившее команду при виде замка Гамлета, я, кажется, начинаю понимать, в чем тут дело. Шекспира у нас чтят, его творения, как говорится, обрели у нас вторую родину. И через замок Кронборг народная молва задним числом хочет породнить его с Россией. Любовь, подобно искусству, часто выдает желаемое за истинное.

Справа по курсу покачивается на волнах озаренный солнцем красный плавучий маяк. Капитан прощается с лоцманом, благодарит его за проводку. Тот вынимает из бумажника визитную карточку: «Лоцман Хегебинд. Копенгаген». Далее следуют радиопозывные, по которым его можно вызвать. Он получает жалованье сдельно, с каждой проводки…

Солнце ярко освещает скалистый, поросший лесом шведский берег. Лодки, как мошкара, лезут под нос. С одной из них нам машет рукой краснолицый рыбак в свитере.

Вода заметно посветлела. Под ее толщей проносятся вдоль борта желтовато-белые лепешки медуз.

Мы стоим на рабочей палубе с рыбообработчицей Аусмой — нас выбрали в редколлегию радиогазеты — и, провожая глазами башни Кронборга, обсуждаем план первого номера.

Дети Логгера

Ровно в семь гремят авральные звонки!

— Команде вставать! Команде вставать!

Берегов давно уже не видно. Регулярно сменяются вахты. Мы пересекаем Северное море.

Добытчики не спеша вооружают трал. Рыбообработчикам после утренней приборки делать нечего. Они гуляют по палубе, лежат на койках, читают, «забивают козла».