Да здравствуют медведи!

Только следующим утром, когда набрали груз, повел капитан свой логгер на базу. Лежит стармех у себя на койке, родных вспоминает. Но тут прыщик, на счастье, возьми и прорвись. Ладно.

Подошли они к базе. Поднялся стармех, вещички свои собирает. Распахнулась дверь — капитан на пороге. Увидел, что стармех на ногах, обрадовался: «Ну вот! Я ж говорил — обойдется твой прыщик!» Заметил чемодан, спрашивает: «Куда ж это, брат, ты собрался? Неужто пойдешь пассажиром на базе? Разве мало мы с тобой каши хлебали, селедки ловили? Худо ли мы с тобой план выполняли?»

Повернулся к нему стармех и говорит: «Правда твоя, много вместе мы в море ходили, много селедки переловили, да и план хорошо выполняли. Но только бывают, видишь ли, такие прыщики, что, если их не лечить, разрастется в нарыв — и нет человека».

— Так и ушел?

Караваев берет еще одну «казбечину», закуривает.

— Ушел. Но через два года снова свела их судьба. Прислали в управление новый траулер. Не чета СРТ: главный двигатель — две тысячи сил. На это судно стармех пошел вторым механиком, а капитана назначили старпомом. И сейчас, говорят, они снова плавают вместе. Но будто чужие друг другу.

— Слышал я эту байку, — говорит Мулин, продолжая листать журнал. — Только в другом исполнении…

— Знаю. Стармех оказался, мол, трусом — прыщика испугался… Так вот что я тебе скажу. Придем на берег, можешь еще одну байку услышать: взяли бы мы два плана, кабы доктор не струсил…

— Ты это брось, я старпома тоже не первый год знаю. Вместе училище кончали. Жадным до денег он никогда не был, а болтуном — тем более… Корев — моряк настоящий!

— Был! Да прыщик его погубил!

— Старпом не девица — и с прыщиком годится! — шутовским тенорком подхватывает Покровский, пытаясь разрядить атмосферу.

— Не выйдет из тебя, Покровский, ни Пушкина, ни шута Балакирева, — замечает Караваев. — И мы сначала думали: «Ну, привык человек командовать — невелика беда, образуется…» Ты, Мулин, сам знаешь, как в армии: приказано — выполняй! Любой ценой, если надо — ценой жизни…

— На войне иначе нельзя. Пожалеешь одного — будешь плакать по десятерым…

— Во! Во! Но у нас не война, — промысел! Ты вот, Мулин, артиллерист, на гражданке пришлось тебе начинать все сначала. А Корев как был готовенький, так с флота и попал к нам с этой наукой… Взять план любой ценой… А какова эта цена? Может, она дороже плана?.. Народ у нас, сам знаешь, старательный. Один раз взяли горбом два плана, другой раз — горбом… Корев на доске Почета красуется, в «королях» ходит. Прыщик в рост пошел: я, мол, организовал! Я, мол, перевыполнил!.. А что матросы у него надрываются, перерабатывают да техника раньше срока в расход идет — ему и заботы мало. Заболеет кто — это ему личная обида. Как так?! Приказано быть здоровым. Слова ему поперек не скажи. «Горлодерствуешь?! Снять с него двадцать процентов!» Команде обидно… А он даже обедать не выходит. Все по уставу — капитан может принимать пищу у себя в каюте. Но хуже-то ему самому, — может, ненароком услышал бы, что матросы его стали Поленычем звать… Эх, был моряк!

— Рано ты, второй, панихиду справляешь…

— Не знаю. Королевский прыщик — болезнь тяжелая… Сам посуди, мог бы настоящий моряк в одной компании с этой сыпью оказаться?!

Старший механик возвращается от капитана мрачнее тучи. Уходит за переборку в спальню. Потом появляется на пороге. В одной руке стакан, в другой — бутылка «Боржоми».

— Ответа из порта пока нет. Ждем до утра. Вот так! Митинг считаю закрытым!

И снова ночь. Снова танцует по небу луна, снова, как звезды, падают в море огни траулеров. Наша смена кончилась. Но мы остаемся еще на два часа. В левом крыле трала приходит больше окуней, чем в правом. Очевидно — перекос. Ваера у нас новые — могли растянуться. Надо помочь «гномам» их перемерить.

Ровно гудит лебедка, разматывая двухкилометровые тросы. Добытчики один за другим подхватывают их у самых барабанов, несут в руках к слипу, кольцом укладывая на палубе. От слипа возвращаются к барабанам и, дождавшись своей очереди, опять подхватывают ваер и бегут с ним по палубе.

Работа эта азартная, красивая. И хмурые лица матросов понемногу веселеют.

Нырнув под ваер, Серов подскакивает к лебедке:

— Давай на вторую скорость! Ас-са-а!

Гул лебедки переходит в рев. Освещенные прожекторами фигуры добытчиков, бегущие по палубе в напряженных атлетических позах, сверкающие змеи ваеров, пляшущая над черной водой луна, стук крови в ушах — все сливается в безостановочном, захватывающем ритме.

Но вот лебедка умолкает — ваера размотаны. И лица опять мрачнеют.

Во время перекура является Машенин. На голове — берет, в зубах трубка. Заложив руки за спину, прогуливается по рабочей палубе.

— Ну как, ребята, исправили перекос?

От лебедки отделяется Тимошевич, вытирает руки ветошью.

— Что с Уколовым? Говорят, везем в порт?

— Это кто говорит?..

Тимошевич пожимает плечами.

— Слухам надо меньше верить!.. Нужно будет — пойдем и в порт, а пока для стационарного лечения нет возможности.

И, все так же заложив руки за спину, удаляется.