Да здравствуют медведи!

Убежавший рыбак возвращается с целой группой португальцев. Все они одеты бедно — залатанные брюки, засаленные, грязные куртки.

К трапу подходит инспектор. На нем капитанская фуражка с золотом, на рукаве сверкают золотые нашивки. Португальцы, оробев, умолкают — привыкли не ждать от начальства ничего хорошего.

— Что тут за балаган? Ступайте по кубрикам! Столпились, как дикари, будто людей не видали!

Инспектор искренне думает, что проявляет заботу о нашем достоинстве. Бедняге не так-то просто преодолеть выработанный годами условный рефлекс, который связывает представление о достоинстве с высокомерной важностью.

Общение народов, однако, продолжается.

Португальцы толпятся у распахнутых иллюминаторов. В наш кубрик просовывается курчавая голова с усиками, оглядывается по сторонам и восхищенно прищелкивает языком. Потом склоняется ухом на сложенные ладони и, указав на себя, произносит:

— Бед, вери бед!

Наши кубрики кажутся португальскому матросу верхом комфорта.

Кто-то протягивает ему пачку рижской «Примы». Он берет одну сигарету, а пачку возвращает. Мы машем на него руками: «Бери, бери!..» Португалец вопросительно поднимает брови и снова показывает на себя: «Все мне?..» Мы киваем: «Тебе, тебе!..» И добавляем еще три пачки: «И товарищам!»

Голова исчезает. Португальцы снова о чем-то шумят между собой. Потом в иллюминаторе появляется другая голова… Володя Проз снимает со своего пиджака комсомольский значок. Португалец, порывшись в карманах, вынимает фотографию. Он снят под деревом на фоне крестьянского домика, рядом стоят старики, очевидно родители.

— Мама?

— Мама! Мама! — обрадованно подтверждает португалец и что-то быстро-быстро лепечет на своем языке. Мы чувствуем, что он рассказывает о доме, и, улыбаясь, киваем головами, хотя не понимаем ни слова.

Его оттягивают от иллюминатора. Через мгновение он снова появляется с бутылкой виски в руке.

Мы по очереди отхлебываем по глотку прямо из бутылки. А португальский рыбак смотрит на нас счастливыми глазами:

— Амиго! Амиго!

Капитан возвращается из госпиталя повеселевший: Уколов будет не один. В его палате уже лежат два матроса-мурманчанина, а в соседней — с приступом аппендицита капитан калининградского траулера.

Уловив перемену в настроении, торговый агент решает, что настал его час.

— Нет, продуктов не нужно, — отказывается капитан, — только воды…

— И карбида, — вставляет стармех.

Но маклера не так-то просто сбить с его роли дьявола-искусителя.

— Может быть, фруктов? Апельсинов? — предлагает он с обольстительной улыбкой. — Свежего мяса?.. Виски?.. Коньяку?

Петр Геннадиевич не поддается соблазнам:

— Только воды и карбида.

Маклер продолжает улыбаться:

— Пожалуйста, но сегодня уже поздно — завтра в девять утра.

Капитан, подумав, машет рукой:

— Обойдемся! Скорей на промысел!

Прошло всего три часа, как мы пришвартовались к сент-джонскому пирсу. И вот уже он медленно уходит из-под борта.

Португальцы машут руками, кепками. Их фигурки уменьшаются и уменьшаются, пока не сливаются с темнотой.

А в ушах все звучит: «Амиго! Амиго!»

Мы молча смотрим на чужой и снова такой далекий заокеанский городок, по улицам которого нам так и не удалось, да и вряд ли еще когда-нибудь удастся пройтись, но воспоминания о котором мы все же увозим с собой.

А Геннадий Серов увозит даже часы: успел-таки «махнуться» с португальцами. Правда, за дешевую старенькую штамповку он отдал свой новенький «Салют», но он не жалеет об этом. Не в деньгах счастье!

Старый лоцман, прощаясь, крепко жмет нам по очереди руки.

Некоторое время на звездном небе еще видны красные огоньки телевизионных мачт, а потом исчезают и они.

Мы снова одни в океане.

В гостях у «Льва Толстого»

Одиночество наше длилось недолго. На Большой Ньюфаундлендской банке собрался цвет русской литературы: «Александр Пушкин» и «Виссарион Белинский», «Николай Добролюбов» и «Антон Чехов», «Лев Толстой» и «Иван Тургенев». Переговариваясь клотиковыми огнями, они шли один за другим, навстречу друг другу, поднимая со дна океана десятки тонн золотисто-красной рыбы. Великие труженики при жизни, они остались ими и после смерти.

Каждый вечер в один и тот же час они собирались на совещание, делились секретами мастерства. И каждое совещание, совсем как в Союзе писателей, заканчивалось призывом:

— Равняйтесь на Пушкина и Толстого!

Мы ходили за ними по тем же глубинам, но подымали все-таки меньше. «Глубины те же, но, может, раскрытье не то?!» — ломал себе голову капитан, имея в виду раскрытие трала. И на очередном совещании договорился, что «Лев Толстой» примет нашу делегацию для обмена опытом.

«Лев Толстой» тут же дал в воздух две красных ракеты, чтобы мы могли его отличить от других. Но пока мы к нему бежали, разыгралась погода, и капитан решил не рисковать.

Целые сутки мы ходили по пятам за «Львом Толстым», ожидая, когда уляжется волна.

И вот наконец:

— Всем, кто отправляется на «Льва Толстого», подняться в шлюпку!

У нас на ботдеке четыре шлюпки. Но мотором снабжена почему-то только одна. Ее и подготовили к спуску.