Дача (июнь 2007)

Каким будет новое Переделкино и как его переделает жизнь - не знаю. У меня есть собственная дача, полученная по наследству, а не по писательской линии. Дачу в России всегда рассматривают как убежище, запасной вариант: выгонят отовсюду, буду жить там и землю возделывать. Поддержание дачи в приличном виде для меня скорее обуза, но детство мое живо только там, и надо же моим собственным детям где-то дышать свежим воздухом. Соседей-писателей у меня там нет. Слева инженер, справа бывший советский руководитель, напротив - беженец из Армении, открывший неподалеку свое плиточное дело и отгрохавший замечательный дом. Тоже метафора нынешнего положения интеллигенции, и она мне нравится значительно больше переделкинской ситуации. Чепелево - не бренд. Бандиты сюда не стремятся. Участки - по восемь соток. Никто не подглядывает за мной в надежде вставить в новый роман, да и я ни за кем не шпионю. Страстных дружб или конфликтов, как бывало между соседями прежде, давно уже нет, все друг другу более или менее по барабану. Но если нужно будет одолжить косилку или зарядник для аккумулятора - со скрипом одолжат.

Юрий Арпишкин Юдоль заборов и бесед

Комарово: вид со стороны некрополя

Есть нечто, что безусловно роднит обитателей скромного дачного поселка под Петербургом с жителями ряда промышленных гигантов нашей страны. Скажем, легко представить себе жителя Иваново, который убил брата за неосторожное упоминание «города невест». Я встречал уроженца Саратова, утверждавшего, что при первых звуках песни «огней так много золотых, а я люблю женатого» у него начинается головокружение, появляется высыпание на кожных покровах, фиксируется сильное потоотделение. Знакомы такие чувства и жителям Самары («городок, беспокойная я»). Можно припомнить и другие топонимы, ставшие жертвами эстрадной индустрии. Комарово - среди наиболее пострадавших.

Когда в середине 80-х со скоростью тропической пандемии стала расти популярность песни «На недельку, до второго», на тенистых аллеях и узких тропах Комарово стали появляться группы граждан нехарактерного для этих мест вида. Это были первые комаровские туристы. До того мифология локуса носила, так сказать, сегментовый характер - потребителем и движителем ее выступали агенты одного узкого сегмента. У окружающих Комарово с двух сторон Репина и Зеленогорска (Куоккала и Териоки, соответственно) за столетие сформировалась гордая стать всенародных культурных символов. Туда возили на экскурсии пациентов близлежащих санаториев. Там - громкие имена, патентованные «легенды и мифы», атрибуты интенсивной духовности. В Куоккале - музей художника Репина, «за этим столом собирался весь цвет…» Свет нынешний собирается за другим столом - в ресторане с двусмысленно-бордовой неоновой вывеской «Шаляпин». В Териоках музеев не было, ресторанов нет и сейчас, но есть «достопримечательности», обозначенные грязно-серыми мемориальными досками с золотыми буквами. Комарову до известного момента не доставалось ничего. Оно, конечно, тоже было символом, но вот таким, промежуточным, для посвященных. Конечно же, эта обособленность придавала месту манящий шарм. Немногие знали, какая там разлита духовность, но уж те, что знали, могли уверенно чувствовать себя причастными к миру всего высокого и прекрасного. И вдруг, пожалуйста, понаехали целые толпы в поисках Игоря Скляра. Нет, здесь привыкли к более изысканной публике.