Дача (июнь 2007)

Первым местным дачником музейного уровня считается художник из круга передвижников Иван Владимиров. Он старательно запечатлевал пейзажи Келомякк (так Комарово называлось до 1948 года), составил подробный план местности, на котором педантично указал не только расположение дачных строений, но и имена их владельцев. То есть принес много пользы пытливым современным краеведам. Однако главная особенность его натуры - артистический авантюризм. В историю он вошел как своего рода предтеча Черубины де Габриак. Дело в том, что Владимиров предложил свои полотна на первую выставку «Мира искусства», где их решительно отвергли за топорный реализм. Художник обиделся и задумал коварную месть. Вернувшись в свои Келломяки, он принялся писать те же пейзажи, но имитируя манеру ненавистных модернистов. Готовую продукцию он под финским псевдонимом подал на следующую выставку. Мирискусники пришли в восторг, Александр Бенуа в письме выражал чухонскому единомышленнику горячую поддержку. Не успела выставка закрыться, как Владимиров эффектно сбросил маску, рассказав в интервью «Биржевым ведомостям» о своем предприятии. Случился афронт. Бенуа потребовал, чтобы Владимиров немедленно забирал свою писанину и больше никогда ее не показывал, однако тут же выяснилось, что вся она продана без остатка в отличие от работ других участников выставки. Но совершенно неожиданно в эстетическом сознании Ивана Владимирова вся эта история сделала революционный переворот. Суровый реалист действительно превратился в манерного новатора - импрессиониста, сезаниста, кубиста и пуантилиста одновременно. В этой немыслимой стилистике и выдержаны все поздние работы Владимирова. На них, как правило, изображены те же Келомякки. И в этом образе - изнасилованном стихийным творческим методом - как-то невольно выражено предчувствие судьбы селения.

Сегодня здесь действует музей, при входе в который висит обращение к посетителю: «Экспозиция строится принципиально демократично, таким был и является поселок. Равновелики для его истории Д. Шостакович, А. Ахматова, В. Соловьев-Седой, Н. Черкасов, Г. Козинцев, Е. Шварц, Д. Лихачев, И. Бродский». Великодушно. Но не то чтобы последовательно. Видал этот поселок и других равновеликих. Для истории они, пожалуй, будут и более показательны.

Молва оповещает, что в конце сороковых поселок был подарен самим Сталиным (это крайне проблематично, но легенде все равно) советским писателям и академическим работникам. Межа прошла по железнодорожному полотну, справа - художники слова, слева - ученые мужи. Писатели полагали, что надо приложить все силы и отхватить участок среди ученых, а последние, толкаясь локтями, стремились попасть в окружение писателей. Это смешение народов вполне удалось. Один мемуарист, скажем, отмечал, что ежедневно прогуливался «мимо стоящих рядом дач черносотенного хирурга Федора Углова и черносотенного писателя Ивана Неручева».

Места для всех, однако, не хватало. В семидесятые годы дачи стали втискивать в какие-то случайно оставшиеся промежутки и углы. Некий почтенный литератор испугался, что в небольшой пробел между его участком и крутым обрывом поселят одного из страждущих собратьев, и рассудил, что там необходимо немедленно установить какой-нибудь памятник, но не мог решить кому именно - Ленину или Горькому. Исполком против памятника как такового аргументов не находил, но тоже затруднялся с кандидатурой. Время поджимало, и литератор, на собственные трудовые сбережения, заказал бетонный постамент. Его можно видеть и в наши дни. Угадывается там и разметка для надписей - «Вождю пролетариата» и «Великому пролетарскому писателю-Буревестнику». Наследники дачевладельца, правда, решили проблему пустующего «строительного пятна» в обычаях текущего момента - переместили к обрыву забор, и на этом успокоились.