Дача на Петергофской дороге

Князь — игрок, как говорила моя кузина, следственно, проигрыш будет мне нетруден, и в этой надежде я поставил огромный куш. Но как фортуна всегда является непрошеною, то и мне она сначала поблагоприятствовала, несмотря на мои добровольные ошибки и на невнимание в игре. Наконец настойчивость моя утомила ее: я начал проигрывать; в полчаса бумажник и кошелек мой опустели, того только я и добивался.

Тогда, прикидываясь запальчивым игроком, раздраженным значительной потерей, я распахнул мундир и сорвал с груди медальон в золотой оправе. Он заключал в себе с одной стороны очень верный портрет Зенаиды, снятый мною еще в Германии, с другой засушенный ландыш, орошенный ее прощальною слезою; то и другое накануне еще не иначе вырвали бы у меня как вместе с жизнью; теперь я сделал их орудиями моей мести.

— Вот безделка, — сказал я, обращаясь к банкомету, — которая сегодня, может быть, будет иметь для вас ту цену, какую имела для меня год тому назад. Эта женщина счастливила меня, авось и теперь не принесет ли мне счастья. Впрочем, золотая оправа тоже чего-нибудь да стоит; господа, не угодно ли оценить? — прибавил я, передавая с умыслом медальон ближайшему ко мне соседу.

Мои слова привлекли общее внимание к портрету Зенаиды; игроки и зрители столпились вокруг него, но никто не произносил имени всем знакомой особы; только многие лица искривились злобными улыбками.

— Что ж, милостивый государь, согласны ли вы принять эту безделку рублях во ста? — спросил я банкомета и с этими словами, снова овладев портретом, бросил его на стол, покрытый картами и исписанный мелом.

Банкомет прищурился. В одно мгновение лицо его побагровело, он схватил изображение Зенаиды, вскочил и, бросая мне сторублевую ассигнацию, закричал:

— Низкий торгаш! Вот твои сто рублей, портрет принадлежит мне!..

В комнате все засуетились; услужливые люди столпились вокруг нас, поговаривая об извинении, о мировой, но я, отведши князя в сторону, шепнул ему на ухо несколько слов, на которые он, вместо ответа, кивнул мне головой, и мы тотчас расстались.

Возвратившись в трактир, я осмотрел свои пистолеты, написал одно письмо к сестре, другое к Зенаиде, в котором я высказал не только все, что кипело в душе, но даже весь суд света, все его обвинения; потом, запечатав, отдал оба письма моему слуге с приказанием доставить по адресам в случае моей смерти или опасной раны.

Казалось, мое бешенство, излившись в сцене бала и в письме к Зенаиде, утишилось. Я достиг своей цели: имя ее опозорено, брошено на изгрызение толпы, а он, ее любимец, он — жертва, обреченная моему свинцу!.. Завтра кончатся расчеты мои с нею, а может быть, и с миром… Что ж! Жизнь никогда не была для меня сокровищем, а теперь за пределами моего мщения она и без того для меня не существует!.. Кем жить? Для кого? Для чего?..

Зенаида одна наполняла мою душу, мое существование. Всегда, везде со мною, днем и ночью, во сне и наяву, она, казалось, срослась с моим сердцем, струилась в крови моей. В ней заключались начало и цель моего бытия: чем же будет оно без нее?..

И в первый раз, устремив взор в будущее, я содрогнулся! Темно, пусто, холодно, ужасно!..

Мне стало жаль моей мечты, моего призрака, лживого, но так отрадно утешительного, так возвышенно прекрасного…

И кто же разрушил очарование мое? Справедливо ли я обвинял в том Зенаиду?.. Нет! Предвидя будущее, она указала мне тропу над бездной, я своротил с нее, я добровольно убил свое единственное, бедное счастье; теперь уже ничто не воскресит его!

И желание смерти отозвалось в моем опустелом сердце!

Одинокий гражданин мира, чужой в огромной семье человечества, никем не любимый, ни к кому не привязанный, не лишний ли я на земле?.. Есть у меня сестра: я почти не знаком с нею; есть много приятелей и ни одного друга… Гость поневоле на празднике жизни, я отпировал долю свою, был молод, был счастлив, отведал горя и радости; пир кончен, пора домой!.. Жаль только, что я не покинул его ранее, в ту минуту, когда в обаянии первого вступления в свет я на все смотрел сквозь призму очарования, принимал мишуру за золото, слова за отголосок чувств. Жаль, что не удалось мне унести с собою его прекрасной добычи. Теперь взошло солнце истины, осветило румяна на лицах, тление под искусственною жизнью, обман в улыбке, лукавство во взоре, в нарядах, в цветах. Проклятое солнце! — Пора домой!..

Я жадно прильнул к мысли о разрушении и вскоре, приняв страстное желание за предчувствие его исполнения, бросил спокойный взгляд на прошедшее, как человек отживший, уже исключенный из списка людей.

Двадцать три года существовал я; но только от встречи с Зенаидой считал начало моей жизни. Она вызвала меня из ничтожества, раздула искру божескую, напрасно тлевшую во мне; с любовью к ней я ощутил в себе чувства человека, подобия бога живого на земле, ею вкусил бытие, через нее наслаждался им, недолго, зато сильно, беспредельно… Она была для меня все; ей обязан я всем… Слеза благодарности и умиления канула с ресниц на грудь мою и отозвалась в ней укором. Как отблагодарил я ее?..