Н. С. Соханская настороженно относилась и к похвале, и к осуждениям. Они не столько «развлекали» ее, как того опасался критик из «Русской беседы», сколько побуждали — в случае неубедительности — на резкий протест. Показательна полемика, вызванная недооценкой рецензентами фигуры Власа Никандровича, упреком в ее карикатурности. Писательница страстно возражала: «Влас Никандрович не карикатура, нет. Он вам и смешон немножко, и жалок. И вы можете пожалеть его. Он лучшее, что могло быть, лучший, хотя чрезвычайно тонкий и жалкий стебель той сорной нивы, которую обсеменял своей барской милостью Гаврила Михайлович. У Власа Никандровича все лучшие задатки человеческой природы, и это не его вина, а его безвинное горе, что жил он в такое время и в таком обществе, которое не знало людей, а знало только больших бар с их мелкими прихлебателями и приживателями и затем целый мир холопов… Нет, Влас Никандрович не карикатура, а он одна из тех личностей, на которые поэт такой глубокий, как Гоголь, мог смотреть сквозь видимый миру смех и незримые слезы»[16].
Мотив утверждения своего человеческого достоинства не меньше, чем защита своей любви, побуждает Анну Гавриловну к побегу от деспота-отца. Писательница искусно изображает тщету неправой силы, ущербность своевольного барства, лишь видимость его былого могущества.
Неудержимо рвутся на волю молодые силы, и нет таких оков прошлого, которых они не могли бы разбить. Таков глубинный смысл противостояния поколений и преодоления традиций публикуемого отрывка повести «Из провинциальной галереи портретов». Думается, таков и пафос всей книги.
Творчество представленных в книге авторов выразило настроения, побуждения множества современниц и предвосхитило дух искания и протеста множества последовательниц. Дух борьбы за права униженных, за освобождение от всяческого порабощения, за утверждение человеческого достоинства в каждом живущем на земле. Строки Ю. В. Жадовской уместно отнести ко всем негромким, но выразительным голосам, которые, забвенью вопреки, говорят с нами со страниц этой книги:
Месяц освещал низкую хижину варяга-перевозчика и зыбкие волны озера. — Наступила пора долгих ночей; давно отлетели в теплые края перелетные птицы, давно вороны и галки слетались стадами из лесов под кровли сельских хижин; снег, окрепший от мороза, хрустел под стопами конских копыт, а легкие сани, едва чертя след, летали.
Кончены работы; вот пора гаданья, игрищ и свадеб! Каждый день веселая толпа собиралась в просторнейшей хижине села. Там, на посиделках, молодцы затевали игры, молодицы пряли, пели, славили
Но проходило время, а не было слуху ни об Игоре, ни об Олеге. Старик не замечал грусти дочери. Она по-прежнему в точности исправляла все дела свои, говорила мало и скрывала тоску от его взоров. Но ее краски бежали с ланит, и слабый ее голос уже не пробуждал отголосков озера. Если, в угодность отцу, она затягивала иногда песнь об отъезде, то частое биение сердца захватывало ей дух, звуки замирали на устах ее. Так водопад, тяжелый, кипучий, шумно валит на камень, заглушая песни рыбака на берегу соседнем.
Снег блестит от солнца. Воздух ледян, воды недвижны, и казалось бы, что смерть все окутала в свой широкий белый саван, если б карканье ворон и крик галок не свидетельствовали еще о какой-то жизни.