Дафна

Томми, бывало, ехал всю ночь, чтобы быть с ней, лишь только появлялась возможность оставить свой полк. В утро ее двадцать пятой годовщины в мае он привез ей охапку роз и бутылку шампанского, которую они выпили вдвоем в саду Феррисайда, наблюдая за выходящими в море из гавани Фоуи большими кораблями на буксире у лоцманских суденышек и покачивающимися на волнах в их кильватере яликами и деревянными яхтами. Они облазили весь маленький городок, вдыхая запахи смолы, канатов, приливной воды, и, следуя вдоль береговой линии мимо мыса Святой Катерины, вышли к Кумбу, где был скрытый от посторонних глаз участок берега — бухта контрабандистов и окружающие ее утесы, покрытые зарослями поповника и морского лихниса, цветущими примулами, каким-то образом зацепившимися за расщелины в скалах. Чибисы камнем падали вниз, к краю воды. В конце концов она привела его в свое потайное место, дальше к западу, если идти вдоль отвесной скалы, тянущейся от Кумба к побережью Полридмаута, а потом перелезть через ограду одиноко стоящего дома и подняться по узкой тропинке, ведущей через лес к Менабилли. Среди мха и папоротника-орляка повсюду росла дымно пахнущая пролеска, голубизной своей соперничающая с небом. Когда они дошли до покинутого дома, она взяла Томми за руку и подвела к окну, где сквозь рваные занавески была видна запущенная комната с темными, обшитыми панелями стенами и большим камином. Забытый штопор лежал на дубовом буфете, серьезные лица смотрели с семейных портретов сквозь покров паутины и потрескавшегося лака.

— Когда-нибудь я буду жить здесь, — сказала она Томми.

— И я буду жить здесь вместе с тобой, — отозвался он, увлекая ее вниз в густую траву.

И теперь, глядя в то же окно, в зимнюю тьму, туда, где они когда-то лежали, обнявшись, укрытые, как в коконе, в гнезде из травы и солнечного света, она размышляла, куда же они пришли. Может быть, призраки этих юных влюбленных заглядывали через стекло из сада, пока они с Томми старели внутри дома? Закрыв глаза и хорошенько прислушавшись, она почти слышала его голос. «Я не хочу ничего низкопробного между нами, — говорил он ей между поцелуями, — никакой грязной интрижки. Это было бы бессмысленно: ведь ты для меня — целый мир…»

Так что единственное, что им оставалось, — пожениться. Помолвка состоялась в середине июня, а свадьба — в июле, через три с небольшим месяца после того, как они познакомились. Дафна сообщила матери о помолвке письмом, предпочитая, чтобы мать, а не она поставила в известность отца. Узнав эту новость, Джеральд разрыдался, но на свадьбе присутствовали и родители, и Джеффри. Рано утром они сели в лодку, направляясь из Феррисайда к мосту в Понте, чтобы поспеть к приливу, а потом шли крутой тропой, окаймленной дикой жимолостью и папоротником, к церкви, одиноко стоящей среди полей. Над входом были солнечные часы и надпись, которую Джеральд прочитал вслух: «Смотри и молись, быстро проходит жизнь», — а потом они зашли внутрь. Там у алтаря ее уже ждал Томми, выглядевший красавцем в офицерской форме с майорскими знаками различия. Дафна надела синюю юбку и жакет: она хотела, чтобы свадьба была скромной, — никакой показухи и поменьше гостей. Но, стоя здесь, в древней церкви, где была похоронена Джейн Слейд, в бликах солнечного света, струящегося сквозь витражи окон, под сводами деревянной средневековой кровли, Дафна знала, что происходящее столь же романтично, как во всякой традиционной истории любви. Почему же тогда она с самого начала поставила под удар собственное супружество, пригласив на свадьбу Джеффри, в то время как здесь не было ни ее сестер, ни семьи Томми? Что же все-таки подтолкнуло ее на такой дьявольский поступок? Дафна бросила взгляд на свои свадебные фотографии, стоящие на пианино, — Томми казался на них таким гордым и сильным, счастливо не ведающим, что ждет его впереди, и ее вдруг переполнило чувство вины, ужасное отвращение к самой себе. Присутствие Джеффри стало началом всех ее измен и предательств, в которых ей некого было винить, кроме себя, — ведь она пригласила его в священнейшее из мест — церковь в Лантеглосе, позволила ему стоять здесь, рядом с Томми, вновь смешав все с грязью. Впрочем, ложь началась еще задолго до этого: ведь она знала, целуя Джеффри, что отец из-за этого будет чувствовать себя преданным, а разве тем самым она не предавала свою мать? А разве, целуя Джеффри, она не думала об отце, не воображала, что могла бы так же поцеловать Джеральда, и, может быть, то была не просто фантазия: а что если и на самом деле отец целовал ее в детстве, желая, как Джеффри?

Нет, она не будет об этом думать, не может держать в голове такие мысли: это невозможно, подобную непристойность надо загнать назад в нору, из которой она выползла. Когда Дафна вновь подошла к своему письменному столу в углу комнаты, чтобы надежно запереть там дневник, ее руки тряслись, она не могла заставить ключ повернуться в замке: казалось, он сопротивляется ее пальцам.

— Вот дурочка, — пробормотала Дафна, но, когда произнесла это, ей почудилось, что она услышала голос матери.