Дафна

Может быть, именно поэтому самые яркие сцены моего раннего детства слились в моем сознании со страницами любимых книг, прочитанных мною, или тех, что читала мне мама перед сном. Понимаю: если бы сторонний наблюдатель взглянул на нас двоих, он бы решил, что мы очень одиноки, — ни отца, ни мужа, ни сестер, ни братьев, даже семейные связи едва прослеживаются, — но мы никогда не испытывали одиночества, потому что нас окружали персонажи книг, которые были для меня не менее живыми, чем мои сверстники на детской площадке, — герои книг даже скорее могли утешить меня. Нарния[34], как я припоминаю, казалась более реальной, чем знания по географии, полученные в начальной школе: когда я смотрела на карту, повешенную на стену учителем, была уверена, что смогу увидеть там океан, через который плыл «Утренний Путник», или высокие горы, где жил Аслан. «Волки из Уиллоуби-Чейз» крепче засели в моем сознании, чем классная комната, где я прочла эту книгу, хотя помню, как, возвращаясь домой через Пустошь в зимних сумерках, услышала вой волка с другой стороны озера. Я обернулась к матери с расширенными от страха глазами, а она взяла мою руку в свою и улыбнулась. Не помню, до того или после мы читали «Питера Пэна», и, когда пошли в Кенсингтон-Гарденз, мама сказала, что Питер жил именно здесь. Не могу сказать наверняка, но, кажется, я подумала, глядя на ухоженные лужайки и невыносимо аккуратные границы травяного покрова, что мама, должно быть, ошибается: Питер никак не мог здесь жить, может быть, он пролетал над этим парком по ночному небу, направляясь в Хэмпстед, слегка касаясь верхушек деревьев, глядя сверху на волков, но никогда не опускаясь на землю.

Пол был поражен — я это ясно видела, — когда на прошлой неделе осознал, как мало могу я ему рассказать о своем детстве, и не мог до конца поверить в то, что услышал (и не услышал) от меня, даже сказал, что, возможно, мне следует обратиться к психиатру. Я ответила, рассмеявшись, что не нуждаюсь в лечении, — мое детство было слишком скучным для этого. Пол сказал, что «скучное», пожалуй, не совсем правильное слово для описания моего детства.

— А как бы ты его охарактеризовал? — спросила я.

— Может быть, лишенное чего-то? А теперь ты, наверно, пытаешься заполнить пустоту подробностями чьей-то чужой жизни и поэтому так поглощена биографией Дафны Дюморье.

Честно говоря, такой анализ показался мне слишком гладким, поверхностным, своего рода ошибочной интерпретацией, но я была тронута тем, что он пытается понять меня. Я могла бы указать Полу, что он в такой же степени погружен в Генри Джеймса, даже, пожалуй, не в подробности биографии, а в мельчайшие детали его романов, их подтекст. С тех пор я не перестаю размышлять об этом: не указывает ли интерес к жизни писателя на некий скрытый невроз? Помню, как однажды в колледже случайно услышала спор в соседней комнате, восклицание какой-то девушки: «Ты лезешь в мою жизнь!» Это выражение засело в памяти: «лезть в чью-то жизнь». Не этим ли я занимаюсь? Пытаюсь присвоить жизнь Дафны Дюморье, когда мне следовало бы жить своей жизнью.

А может быть, это слишком банальное прочтение ситуации? Ладно, «прочтение» не то слово, которое следует здесь использовать, если уж мне предписано искать в жизни пути, необязательно связанные с чтением. Таков, как мне кажется, рецепт, прописанный мне Полом. Но, думая о Дафне Дюморье, я ощущаю себя живой, чувствую, что ее жизнь содержит все послания и путеводные нити, которые могут помочь мне разобраться в моей собственной. И если даже это свидетельствует о том, что мне необходимо нанести визит психиатру, я не стану этого делать. По крайней мере в ближайшее время.

Глава 28

Менабилли, сентябрь 1959

Наконец-то Дафна обрела их: стихотворения Брэнуэлла пришли от мистера Симингтона с утренней почтой, написанные чернилами Бронте на бумаге Бронте, и лежали перед ней на письменном столе в ее писательской хибаре. Она прятала их от Томми, не желая говорить о них с ним или с кем-то еще, дожидаясь, пока он укатит на своей машине в Фоуи, надсадно кашляя, как неисправный мотор. Он казался таким печальным, когда она отклонила его предложение съездить с ним на обед в яхт-клуб.

— Дорогой, мне нужно работать сегодня, ты ведь знаешь, — сказала она, и он лишь пожал плечами, уголки его рта были опущены книзу, как у обиженного ребенка; точно с таким же видом выслушивал он каждый вечер ее напоминания, что нужно глотать таблетки, запивая их стаканом молока, и не позволять себе ни капли алкоголя.