Дай на прощанье обещанье

Детство быстро закончилось с утренним явлением Серафимы, обвешанной сумками, и с привычным баулом за плечами. Видя это висящее на внучке кожаное недоразумение, Верочка огорчалась и втуне подозревала, что финансовые дела Симки окончательно зашли в тупик. Как могла, Кукуруза пыталась исправить положение и выдавала внучке деньги с просьбой купить «что-нибудь приличное». «Ну, ридикюль там какой-нибудь, чтоб перед людьми было не стыдно… А то как нищенка, с торбой…»

– Бабусечка! – смеялась Серафима. – Это модно. Это же кожа. И потом – мне так удобно, туда все помещается!

– Ты все-таки женщина молодая, а не грузчик, чтоб все за плечи закидывать. Купи себе нормальную сумку, Христом Богом прошу.

Серафима, зная упорство Веры Павловны, быстро сдавалась и брала деньги, чтобы потом на них купить ей же очередную новомодную блажь в виде компрессионного белья, рекламируемого по телевизору, панацеи из акульего хряща в пластиковых банках или нескольких флаконов Биттнера. Верочка, рассматривая «подарок», картинно огорчалась и, вцепившись в «дары» двумя руками, пыталась их вернуть Серафиме.

– Возьми-возьми! Деньги тебе девать, можно подумать, некуда? Аль у тебя дома никаких дыр нет? Удумала на меня еще тратиться! А то я без твоих склянок не проживу! У самой сумки приличной нет, а она бабку балует. Пожилого, можно сказать, человека.

Последнюю фразу Вера Павловна произносила с очевидным кокетством, абсолютно не соотнося себя с тем самым «пожилым, можно сказать, человеком».

Попривыкнув к подарку, Кукуруза либо примеряла его, либо пробовала на вкус, пытаясь определить степень его полезности в воздействии на организм.

– Нормально, – то и дело говорила Верочка, причмокивая. – Биттнер – хорошая вещь. Пью вот и чувствую, нормально… Полезно…

Серафима с удовольствием за ней наблюдала, испытывая чувство естественного превосходства над этим сморщенным и суетливым состарившимся ребенком. Вера Павловна, перехватив внучкин взгляд, тут же суровела лицом, шла в спальню, что-то там возилась у кровати и выносила деньги со словами:

– А сумку ты все-таки купи, Сима. Купи-купи.

И Серафима вновь соглашалась с Верочкой, понимая, что это «купи-купи» не просто проявление заботы о ней, о Симе, но еще и демонстрация пусть условной, но все-таки материальной независимости. Правда, существовала еще одна причина, которая позволяла ей с легкостью подчиниться бабушкиному требованию. Молодая женщина предчувствовала уход той, которая продлевала ее человеческое право хоть немного, но оставаться ребенком, собой прежней, из прекрасного недавнего прошлого, полного цветущей сирени. Точнее – она не предчувствовала, она знала, что это произойдет, и всячески пыталась упросить небеса оттянуть этот рубеж хотя бы на год. Наверное, то же самое испытывал и предатель Лешка, еще пять минут назад похрапывающий на диване, и сама Вера Павловна, невольно пытающаяся противостоять неумолимой логике жизни. Все трое чувствовали в унисон, думали в унисон, боялись в унисон. Просто каждый на своей частоте, высоту которой определял тот самый пресловутый жизненный опыт.

Увидев зевающего Алексея Николаевича, Серафима открыла рот, но не успела ничего произнести, как тот приложил палец к губам и прошипел:

– Тттишше! Спит еще. Всю ночь не спала: то одно подай, то другое.

Сказанное предателем Лешкой не совсем соответствовало действительности, но цели своей достигло: Сима захлопнула рот и вытаращила наполнившиеся слезами орехового цвета глаза, умело подсвеченные косметическим перламутром.

Алексей Николаевич принял сумки и поплелся на кухню.

– Что случилось? – спросила Серафима.

– Да бабка твоя неуемная всех переполошила.

– «Скорую» вызывал?

– Да нет, обошлось. Сама оклемалась, еще и наорала на меня: не так ее держу, не так подушку подкладываю…

– А где Наташа была?

– А нигде ее не было.

– В смысле?

– Уволила ее Вера Павловна!

– Как уволила? – опешила Серафима.

– А вот так. Меня же она из семьи уволила, когда я с твоей матерью разошелся. Вот так и ее уволила – «духу чтоб твоего здесь не было», и дело с концом.

– Что значит «она ее уволила»? – возмутилась Сима.

– А то ты свою бабку не знаешь!

– При чем тут это?! – разгорячилась Серафима. – А Наташа-то как могла уйти?! Она что, не понимает – старый беспомощный человек, за себя не отвечает. Наконец, ее ты нанимал!

– Ну, не знаю я! Кто? Чего? Прихожу – никого нет. Мать на полу валяется. Думаю, все! Оркестр заказывай. Потом смотрю – дышит. Оказывается, в туалет решила пойти…Чужие люди, видите ли, в доме. Она не хочет…

– Ну!

– Ну и все.

– Ничего не все! – донеслось из Верочкиной спальни. – Чего вы все за меня решаете? Вроде как я тут уже и не хозяйка.

– Бабуся! – поторопилась к ней Серафима и встала на пороге комнаты как вкопанная. – А ты губы-то когда накрасила?