ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

— Ну, это уж свинство,— вставила Юля.— Даже не верится.

Ну, поняли те, что не выйдет — здесь — ничего, поругались, погрозили, свернули сеть и уехали. Идем мы с директором в школу. Вот такие, говорит он, бывают у нас дела...

— И ты оставил это так?

— Целые абзацы в голове громоздились... Дома доложил заместителю редактора. Он мне в ответ: сейчас не время, оставь на потом, как-нибудь используешь...

— И ты больше ничего не пытался сделать?

— Ах ты моя умничка! Ух — тебе бы мое перо! Ну-ка скажи — кому бы ты не спустила? — С издевкой:— Шоферу, разумеется?

— Председателю! Такие, как он... Ироническая улыбка Алексея остановила ее.

— Знаешь, мне с некоторых пор стало жаль тратить себя понапрасну. И ужасно надоело разбиваться на каждой ухабине. А особенно — переть на рожон. Я хочу себя поберечь!

— Для чего?

— Для себя самого! — мгновенно разозлился Алексей.— Для повести! Для романа! — Вскочил:— Я...— Продолжал говорить, жестикулировал, но с какого-то момента Юля перестала его слышать. Смотрела на него широко раскрытыми глазами, замерев, прислушиваясь к чему-то другому — к тому, что происходило внутри ее.

— Ты что? — опомнился Алексей.

— Иди ко мне,— изменившимся голосом позвала она. И опять послышалось в ее голосе повеление, которому невозможно не подчиниться.

Утром, еще в постели, Юля вспомнила историю, которую надо было рассказать Алексею, но как-то не получилось.

Фотограф был маленького роста, суетливый шестидесятилетний раздраженный человек. Он выскочил из темной каморки — дыбом стоящая седая шевелюра, подтяжки, засученные рукава непонятного цвета рубашки, большой кривой нос я большие желтые уши.

— Это вы? — спросил он, сразу выделив Юлю из всех, ожидающих очереди в ателье.

— Я,— оторопело созналась Юля.

— Прошу вас,— сказал он и взбежал по ступенькам в студию.

Юля, мельком взглянув на себя в зеркало рядом с кассой, прошла за ним.

— Садитесь! — скомандовал фотограф, стоя у громоздкого деревянного аппарата.

Юля села, сощурилась от света, ударившего сверху в лицо, постаралась освоиться.

— Хм,— произнес мастер, мгновенно впав в некую профессиональную задумчивость.

— Что? — забеспокоилась Юля.

— Знаете...— он почесал нос.— Это...

— Что? — опять спросила Юля.

— Подождите.—Мастер подошел к боковому экрану и подвинул его вперед. Вернулся к аппарату. — Поднимите чуть голову, — командовал он.— Нет, много. Вот так. Наклоните вправо. Хм... Вы можете улыбнуться?

Юля послушно улыбнулась. Фотограф покачал головой.

— Это не улыбка.

Юля подняла было брови, но смирила себя и попробовала улыбнуться еще раз.

— Нет, нет! — почти испуганно закричал мастер.— Извините, но это тоже не улыбка!

— Что такое?! — вспыхнула Юля.

— Заменитель! Заменитель! — Фотограф тут же, однако, опомнился и извиняюще развел руками: он не виноват, что ее улыбка — заменитель.— У вас хорошее лицо,— начал объясняться он.— И должна быть хорошая улыбка. Но где она? — снова вскричал он, впадая в привычный для себя раж.— Где? Куда люди девают свои улыбки, когда оказываются на людях?

Он снова опомнился. Виновато улыбнулся.

— Вы не торопитесь? Два слова... Мы, фотографы, рано или поздно начинаем узнавать человека без документа, без телефонного звонка. Вот вы, например, начальник. Почему? — Он задавал вопросы вместо нее.— Я вам скажу. Пост, должность— это как скульптор. Он лепит человека... Вы не обижаетесь?

— Нет, отчего же. Говорите.

— Пост лепит человека. Со временем в нем появляется что-то такое...

— Разве во мне оно уже есть?

— Вы отдаете распоряжения,— продолжал развивать мысль мастер,— это накладывает на вас отпечаток. С некоторых пор вы не терпите возражений — и это отпечаталось. Кто-то с вами спорит, пусть даже правильно — вы считаете такого человека упрямым, неприятным,— и даже не замечаете, как ваше лицо каменеет при разговоре с ним. Каменеет — вы понимаете? Становится каменным, как у скульптуры.

— Я не думала, что фотографы так наблюдательны,— только и сумела сказать Юля.

— Работа!

— И никак не думала,— приходя в себя, проговорила Юля,— что попаду под такой рентген.

— Извините,— опомнился фотограф,— извините! Просто мне понравилось ваше лицо! Извините! — попросил он прощения и за это.—У вас есть еще минута?— Не дожидаясь ответа, мастер прошел за спину Юли и вернулся с большой фотографией в рамке.

— Я вам говорил — я ценю настоящее. Посмотрите внимательно.— Мастер обеими руками держал портрет плачущей девочки.— У нее слезы,— он высвободил правую руку, чтобы помогать ею рассказу,— спелые, как виноград.— Рука его взлетела вверх.— Это не какие-нибудь скучные мутные слезинки, это прекрасные яркие слезы, полные горя! Мы с вами понимаем, конечно, что это за горе... Посмотрите! Вам нравится?

Юля кивала, улыбаясь.

— Но знаете, что произошло? Я повесил эту фотографию на витрину. И вот приходит ее папа и говорит, чтобы я снял ее. Почему?! Потому,— говорит он.— Ему неудобно: что люди могут сказать о его семье, если девочка так плачет! Так по-настоящему! Вы поняли? Вот какие это слезы! Посмотрите сами! Нет, вы посмотрите внимательно. А? А? — нетерпеливо спрашивал мастер.

Юля подняла на него глаза.