ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

Алексей остался в темноте. Прислонился к стене, снова сложил руки на груди. Поза не оставляла сомнения: зол, ее слова мало его трогают, сейчас он уйдет, выслушает неизбежное — и уйдет.

Послушай, Юля,— отчеканил Алексей.— Скажи еще одно слово и поставь наконец точку. Не надо лишнего. Вложи в него все свое негодование и презрение...

— Ты...— выдохнула Юля.— Ты... Эх, ты!..— Резко повернулась и пошла.

Алексей закурил, вышел на свет. Затянулся раз, другой — глубоко.

— Ну — все,— швырнул окурок и зашагал в обратную сторону.

Юля вошла в вестибюль гостиницы. Направилась было к лестнице. Сначала быстро, потом замедлила шаг. Ступила на первую ступеньку. Постояла. И, повернувшись, пошла к креслу: села. Руки на коленях, взгляд невидящ.

Встала, медленно пошла к двери. На крыльце остановилась. Увидела фигуру мужчины в белой рубашке, стоящего возле памятника, встрепенулась. Тот стоял спиной. Юля пристально вгляделась в него, напряглась, сделала шаг к нему, другой...

Мужчина обернулся — это был не Алексей!

Войдя в номер гостиницы, села у стола. Отрешенно включила и выключила лампу. Включила и выключила...

Почти все окна фасада гостиницы светились в этот вечер. Среди горящих и потухших вечерних окон одно мигало: раз — два, раз — два, будто подавая сигнал беды...

Муж Юли был успокоившийся человек. Порожистое русло для него кончилось; он давно уже плыл по широкой с ровным течением воде, не ведая тревог и страха, доверившись ей, не беспокоясь за себя. Да и прошел опасный возраст обоих супругов, и дети уже взрослые...

Этот успокоенный человек сегодня был встревожен.

На диване, под светом торшера, шелестел газетами Иван Артемьевич Шитов. В очках (для чтения), полноват, хотя и не стар; был он в пижаме, в уютных домашних тапках... Что-то, может, и представлял собой в молодости Иван Шитов — помнил себя черноволосым, кудреватым, смуглым,— с возрастом же полысел, отросли щеки, сделался мордат. Сорок три года — можно кое-что и позволить.

Треск разворачиваемой Шитовым газеты походил на гром — что-то не давало ему покоя. Да и читал он с пятого на десятое — только, кажется,

для того, чтобы избавиться от упорно точившей его мысли.

Вышел из своей комнаты сын Валерка.

— Па, я все уже сделал, можно гулять?

— Все ли? — усомнился Шитов.— А что ты ел?

— Котлеты...— Сын был худоба, в маму.

— А макароны? — придирался отец.

— Па, я потом макароны... когда приду.

— Съешь, тогда пойдешь! — отрезал отец и с треском развернул новую газету.

Сына прямо скорчило от вынужденности есть макароны в то время, когда надо бежать играть! Но он поплелся на кухню. Дверь толкнул ногой.

— Я тебе толкну, я тебе толкну! — бросил, не поворачиваясь, отец.

Вдруг шелест газеты прекратился — Шитов чтото услышал. Даже голову приподнял — на лестнице стучали шаги. Скрежет ключа... Шитов сбросил ноги с дивана. В прихожей открылась дверь, щелкнул выключатель. Это дочь.

— Пап,— раздалось из прихожей,— мама не приехала?

— Нет,— снова лег Шитов.

— Вот везет ей,— раздеваясь, говорила дочь,— всюду ездит, на банкетах бывает, икра, крабы, французы,— мне бы так!

— Успеешь еще,— буркнул с дивана отец.

— Ой, успею! Надо, пока молодая, потом-то уже что? Вон мамка приедет — устала, говорит, и больше ничего. Я один раз с ней была — ни капельки не устала, и мне руку целовали — правда, пап!

— Слышал уже.

— И значков надарили! И сувениры... «Пти презент, мадемуазель...»

Из кухни появился Валерка. Он слышал разговор и успел проникнуться к нему презрением. В руках у него сковородка с макаронами и вилка.

— Бонжур, мадемуазель Натали!

— Ты бы еще с кастрюлей вышел. Спрячься! — скомандовала она Валерке.— Культура... Па, я в кино иду.

— Мама же сейчас придет.

— Пятичасовым автобусом не приехала — значит, на такси... Уже билеты куплены.

С кем идешь? Со Станиславам?

— Ну его. Со Светкой и Юркой.

— А что Стасик? Чем он тебе не угодил?

— Скучно. Он такой точный... как часы. Ничего непредвиденного. Школа — институт — инженер — заведующий отделам... Квартира — машина — двое детей (он даже это запланировал, представляешь?).—Наташка содрогнулась.—Я как услыхала про «двоих детей», думаю: все! Ну и тип!

— Зато спокойный,— неопределенно выразился отец.

— От такого спокойствия — знаешь — повеситься захочешь. Да ни за что! Олька тоже говорит: а что тут такого? Я хочу — чтобы ничего не было известно. Хочу, чтобы как у мамы. Раз — звонят: «Юлия Викентьевна, голубчик, два дня вам на сборы — и в Югославию с делегацией. Все бросайте—надо!» Вот как я хочу!

— Оба что-то вы одно заладили: «Как мама»,— проворчал отец.

— А что,— появился все с той же сковородкой Валерка,— она и в войну партизанкой была, и сейчас...

Тут Шитов взорвался.