Кто переводит на итальян<ский> «Трубки»? Сообщите обязательно. Ведь за них должны заплатить, т. к. они (и Ваш «М<орской> Скв<озняк>») изданы впервые в Берлине и ограждены конвенцией. Уезжая, свяжите меня с итальянц<ами>, чтобы я мог отсюда получать все — ближе и за Вас также.
От Любови Мих<айловны> приветствия.
P.S. Знаете ли Вы, что в итоге я получил от «Беседы» Ваш гонорар — 50 мар<ок>? (Знайте.) Я только теперь узнал это (поручил выяснить). Если смогу, вышлю Вам эту сумму на адрес Савича, нет — вычтете из русских моих.
Впервые.
<Из Парижа в Ленинград,> 28/6 <1925>
64, av.du Maine
Paris. 14-е
Дорогой Евгений Иванович, я надеюсь, что в течение ближайшего времени мне удастся устроить Ваши вещи на франц<узском> языке. Два крупных и<здательст>ва предпринимают «коллекции» совр<еменных> русских авторов: Simon Кга[1086]
и Nouvelle Revue FrançЯ послал Вам с оказией только что вышедшего «Рвача» и с волнением жду Вашей оценки. Очень прошу Вас написать мне «сурово и наставительно», что о нем думаете.
Как живете и что пишете?
Сердечно Ваш
Впервые — НЛО, 19. С.175. Подлинник — ИМЛИ. Ф.146. Оп.1. № 11. Л.14–15.
<Из Парижа в Ленинград,> 1/7 <1925>
Дорогая, я получил твое бесценное письмо и возношу мои молитвы дабы гармоничность твоего живота осталась невредимой. Надеюсь, что эстетика тебя не загубит. Что касается аппендицита, то это высоколитературная болезнь и я не раз вводил ее (и ввожу) в мои повествования.
Вчера я послал тебе экз<емпляр> «Рвача» с диппочтой. Думаю, учитывая жару и лень передаточных инстанций, что к концу месяца ты книгу получишь, и с неподдельным сердцебиением жду твоего халдейского суда.
Дела мои прескверны, и, так как «бытие определяет сознание», мое бедное сознание живет в долг. Это нехорошо для человека. Это вовсе плохо для сознания.
Не сердись поэтому на лаконизм и тупость послания. Пойми — я дошел до того, что послал в «Огонек» статью и фотографии выставки[1087]
. Жду, что не примут и даже «Огонек» найдет мой стиль подозрительным. Зачем Эренбург в литературе сейфулистой, в зале фонографов, ловко передающих акцент шестидесяти губерний?Я ворчу — это старость. Зато ты не стареешь. Юношеская наивность не покидает тебя. Так, ты убеждена, что достаточно дать в газету мой адрес и я буду этим сыт. О, сколько не только километров, но и часов скандалов в редакции отделяют кусочек бумажки с адресом от escalope de veau![1088]
Мой опекун (по части и<здательст>в) Лидин в Италии. Из России — ни копейки. Я явно погибаю. Поэтому, заботясь о животе, не забудь и моего живота. Попроси кого-нибудь (слезно!), брата просто или кого-нибудь из братьев Серапионовских пойти в эту газету
[1089] взыскать гонорар за 3 рассказа и деньги перевести мне через банк. Ведь это 150–200 р. — для меня единственная надежда. Я жду месяцами деньги от чехов или шведов за переводы. Их, вероятно, будут ждать и мои наследники!Устрой же срочный перевод мне этих денег
.Далее: я послал Федину (давно уж) тоже неск<олько> рассказов
, как будто для «Ковша». Он обещал продать их, деньги выслать и замолк. Ты говоришь — мельница[1090]. А мне каково? будь сердобольной — расследуй.Письмо это по слезливости похоже на вдовье прошение. Но 1) за комнату не заплачено, 2) ходить по людным улицам в виду кредиторов опасно, 3) жара и хочется выбраться из Парижа, 4) штаны ненадежны.
Выручай!
Засим смиренно тебя целую,
Впервые — ВЛ. 2000. № 2. C.255-256. Подлинник — РНБ ОР.
<Из Парижа в Берлин,> 1-ое июля <1925>
Дорогой Владимир Германович, одновременно с этим письмом высылаю Вам рукопись «Кафэ» (11 рассказов, заглавие и эпиграф на отдельном листке) и 3 №№ «Clarte».
Послал Вам также экз<емпляры> «Рвача» для вас и еще один с просьбой передать его Соболю.
Мне очень обидно, что Вы возвращаетесь в Россию и мы с Вами так и не повидались. Клянусь «Ротондой» и всеми кафэ мира, что если вы вновь выберетесь за границу, я умру, но добьюсь для Вас франц<узскую> визу!
Мои денежные дела обстоят отчаянно плохо. Хотели было уехать к морю, но сидим без гроша, одалживая по мелочи. Вся надежда на то, что, приехав в Москву, вы устроите меня.
Издатель дал мне 800 рубл. Но: 1) очевидно «Рвач» проходит с предисловием, 2) «Жанна» и 3) «Курбов» — согласно письму секретаря Каменева, обязательно пройдут, 4) «Кафэ» — о запрете их не может быть речи.