Daigaku-kagami (СИ)

— Я… — она изумленно дернулась, смотря на него с неподдельным восхищением. — Вот дурак, — ее губы тронула усмешка, а из глаз неожиданно побежали предательские росинки слез. — Ты же знаешь, что отцу предложили хорошее место в России, — сбивчиво начала рассказывать девушка. — Я думала, все обойдется, мне ведь не пять лет, но он уперся, сказал, что я поеду с ним, — она смахнула глупые слезы тыльной стороной ладони. — Я ему столько гадостей наговорила… — лицом она уткнулась в плечо возлюбленного. — Он сегодня вечером уезжает, я, может, никогда его больше не увижу, и все так… так!

— Тише, — он мягко погладил ее по голове, другой рукой прижимая к себе. — Все будет хорошо, все обойдется, не волнуйся. Уверен, очень скоро вы помиритесь.

Его прервал режущий уши неприятный звук: с таким дверь слетела с петель и разбилось что-то, упавшее с тумбочки. Резко полились в комнату звуки улицы: шум дождя, сигналы машин, людские голоса. Но отчетливей всего в этом гомоне выделялись шаги, которые могли принадлежать одному-единственному человеку. Его они и увидели на пороге комнаты спустя несколько смертельно-тягучих мгновений. Высокий мужчина лет сорока, в черном плаще, с которого на пол противными каплями стекала вода.

— В машину, — ледяным тоном приказал он, зная, что возражений не последует.

Она сжалась, впиваясь пальчиками в плечи любимому в поисках защиты. Тот распрямился, загораживая девушку от ее отца, и постарался смотреть на него как можно увереннее. Она хотела остаться с ним здесь, она доверила ему свою судьбу, и он готов был на многое, лишь бы не потерять этой возможности.

— Она остается, — язык стал будто деревянным, и ему трудно было не сорваться — все-таки мужчина, легко выбивший входную дверь, был способен на многое, и его вряд ли остановит какой-то мальчишка.

— Я не намерен терять здесь время, — мужчина шагнул в комнату, легко отбрасывая кинувшегося на защиту его дочери парня. — В машину!

— Нет, — пискнула она, сжимаясь в беззащитный комок и с ужасом наблюдая, что он не поднимается на ноги после встречи с дверным косяком.

Больше отец не ждал. Схватив упирающуюся девушку за ее роскошные светлые волосы, он насильно выволок ее на улицу и затолкал на заднее сиденье машины. Шприц с успокоительным каким-то образом тут же оказался в его руках, а спустя некоторое время она, расслабившись под действием препарата, безвольной куклой сидела в машине, равнодушно следя за пролетающими мимо городскими пейзажами.

Очнувшись, он первым делом выкрикнул ее имя, отчаянно сжимая ноющую голову руками. С трудом поднявшись на ноги, он, пошатываясь, вышел на улицу, направляясь к небольшому гаражу, где держал свой обожаемый мотоцикл. Вышел он прямо так, как был: в домашней майке, шортах в клеточку и синих тапках-зайчиках, которые когда-то ему подарила она. Дождь тут же покрыл горящее тело сотней ледяных капель, но ему было все равно — сейчас главным было догнать, вернуть ее. Забыв о шлеме, он уселся на мотоцикл, легко завел его и, не сдерживаясь, рванул на полной скорости.

Он знал, что они едут в аэропорт, понимал, что домой отец ее точно не повезет: тогда будет определенный риск побега, а мужчина не привык рисковать. И он знал более короткий путь туда, пусть и проходил тот через слабоосвещенные окраины, виляющие по подворотням. Он гнал, не жалея себя и транспорт, глаза застилала пелена дождя и, наверное, слез, которые он просто не успевал смахивать вовремя.

Он любил ее. И должен был вернуть.

***

Отчаяние. Нет, не просто «отчаяние» — это слово слишком пошло звучит, чтобы передать всю глубину чувства, прячущегося за ним. Это нечто куда сильнее, чем простое отчаяние — это страдание, уже не сдерживаемое, рвущееся наружу, лишь бы только больше не жечь душу дотла, не занимать все мысли, все секунды жизни. Засыпать с мыслями об этом и проспаться под их несмолкающий гомон. Каждый день видеть, страдать, погружаясь все дальше и дальше, уже не замечая света, не замечая ничего вокруг, кроме отчаянной тьмы безысходности. Это сравнимо с погружением под воду, когда поначалу еще трепыхаешься в надежде спастись, но с каждым гаснущим лучиком солнца, с каждым вдохом воды в легкие оставляешь пустые попытки, смиряясь с судьбой, и только безнадежно глядишь вверх, туда, откуда могла прийти помощь. Могла, но не пришла, потому что из глубин собственного сердца не спасают. Там тонут — тонут, захлебываясь в невыплаканных слезах, задыхаясь от невысказанных слов, ставших поперек горла. Там гибнут, там уже не сгорают — тлеют, чернеют, рассыпаясь в итоге пеплом, тем пеплом, что не всегда вновь возрождается в человека. Разве можно это назвать отчаянием? Это слово даже звучит фальшиво, растягивая губы в невольной пародии на улыбку, оно режет слух, оно, подобно кислоте, заставляет морщиться, искривляя лицо, и потом трижды полоскать рот.