Daigaku-kagami (СИ)

Ночь — очень странное время суток. Казалось бы, ничего особенного в ней нет — просто солнце скрывается за горизонтом, уступая место таинственно поблескивающим на черно-синем бархате голубым огонькам. Ну что в этом такого? Но никто почему-то не называет загадочным или мистическим ясный полдень. Нет, все самые удивительные и невероятные вещи приписываются именно темному времени суток. Кстати, о «темном». Просто ли из-за отсутствия яркого света ближайшей звезды ночь часто определяют именно этим словом? Не кроется ли за этим что-то мистически-невероятное, не используется ли «темнота» в качестве показателя черной, грязной, изнаночной сути? «Темные делишки», «темный человек», «темная лошадка», «темные мысли»… и темная ночь. Не то чтобы очень неожиданная аналогия, но тут явно просматривается что-то, отражающее не просто отсутствие дневного света. Почему-то ночи приписываются магические свойства, все преступления совершаются именно ночью, все трагедии, если, конечно, они не слишком слезливы, — тогда время суток не важно, важен дождь или туман, если фантазия автора разыграется до таких аналогий, — также случаются почему-то именно в ночь. Заговоры, крупные убийства, встречи наркобаронов, ошибки и все — совершенно все, что хотелось бы скрыть, спрятать, затаить — происходит ночью. Днем это делают либо безумцы, либо гении, хотя разница между этими двумя характеристиками и размыта до крайности. Но мы-то к ним не относимся, верно? Потому-то и прячем все за таинственной темнотой ночи с ее дивными переливами и до странности сказочно-ностальгичным мерцанием с высоты.

Ловино проснулся поздней ночью, плавно переходящей в раннее утро. Небо еще было затянуто тьмой с вкраплениями созвездий, какие редко можно вообще увидеть за огнями городских светил, даже тоненькой полоски солнца не мелькнуло на горизонте, но природа затихла, и город умолк в ожидании скорого чуда. Ловино не было до этого дела. Он проснулся в гордом одиночестве, бережно укрытый одеялом, и какое-то время слушал сопение брата на соседней кровати. В незанавешенное окно свободно проникали слабые лучики звезд, играючи забираясь под одеяло, вгрызались в беззащитное тело Ловино и звонко рассыпались искорками смеха. Ночь издевалась над ним своей мистической притягательностью, зыбкостью силуэтов, размытостью очертаний. Его голова все еще кружилась от количества выпитого, тело было расслаблено, а разум — поразительно чувственно восприимчив. Варгас сел на кровати, вглядываясь в полумрак комнаты. Братик спал на нерасправленной кровати, отвернувшись к стенке, в одежде. Это смутило Ловино, так что он, постоянно косясь на все еще пытающееся запугать его своим хохотом окно, приблизился к Феличиано, усаживаясь на край его кровати, и принялся аккуратно освобождать его от расстегнутого уже форменного пиджака.

— Ве-е? — Феличиано, сонно повернув голову, воззрился затуманенными глазами на Ловино. — Братик?..

— Прости, — неловко улыбнулся тот, поспешно убирая руки и почему-то краснея.

— Ты в порядке? — смахивая остатки сна, Феличиано сел, немного глупо улыбаясь брату.

— В полном, — кивнул Ловино, избегая смотреть на него.

— Ве? — младший удивленно приподнял брови. — Что тогда случилось? Ты был так напуган, что я не мог оставить тебя полночи.

— Да ничего, — оглянувшись на заливающееся звездным хохотом окно, легко солгал Ловино. — Перебрал немного…

— Вот как, — задумчиво протянул Феличиано, прикладывая палец к губам и тоже бросая взгляд на окно, что так интересовало его брата. — Ты дрожишь, — неожиданно выдал он, хмурясь.

— Тут холодно, — уже более строгим тоном пояснил Ловино, кивнув на свое полуобнаженное тело, в свете ночных огней как будто сияющее изнутри голубоватыми искрами под прозрачной белой кожей.

Феличиано чуть покраснел, отвел взгляд к стенке, а потом, приподнявшись, стащил с кровати покрывало, укутывая им любимого брата. Тот, слабо кивнув, завернулся плотнее, а Феличиано, не зная, чем себя занять, принялся медленно расстегивать пуговицы на рубашке. Когда ненужный кусок белой ткани отправился в недолгий полет до соседнего с кроватью стула, Феличиано обратил внимание на по-прежнему дрожащего Ловино. Он кутался все плотнее, но чем чаще его взгляд натыкался на окно, тем сильнее он дрожал, тем более нервно начинал оглядываться и тискать покрывало. Феличиано еще раз незаметно осмотрел окно и, не обнаружив на нем ничего, что могло бы так напугать Ловино, вновь вернулся к тому.

— Может, все-таки расскажешь? — он невозмутимо залез под покрывало к брату, прижимаясь к его горячему плечу. — Ты заболел? — заботливая рука легла на лоб старшему, другая — самому Феличиано, проверяя температуру, но большой разницы у них не обнаружилось. — Братик? — не услышав на свои слова ровно никакой реакции, он устремил взгляд на Ловино.