Daigaku-kagami (СИ)

Сдержанно кивнув, Феличиано снова уткнулся в шею брату, неловко покрывая ее едва ощутимыми поцелуями. Ловино чуть откинул голову, обнажая тонкую кожу, открываясь и расслабленно выдыхая. Он легко подтянул Феличиано повыше, усаживая к себе на колени. Стоило только тому оторваться от изучения столь горячо любимой шеи, как губы его тут же были пойманы другими. Уверенный, но чрезвычайно нежный, томящий, какой-то отчаянный и безнадежный поцелуй, сплетающий не просто одни лишь губы, сплетающий души. Феличиано мучительно пытался противиться нарастающему возбуждению, этой сладкой эйфории, что грозилась затопить остатки разума с каждым чувственным прикосновением брата, который, будто зная, чего так хотел все это время Варгас, прикасался именно там, именно так, целовал исключительно как в самых сладких фантазиях. Не выходило. Какими бы ни были доводы воспаленного разума, как бы сильно ни было желание сопротивляться, сил на это просто не оставалось. Он и так потратил слишком много энергии на занятия физкультурой, за те несколько часов нервного сна ничего не успело восстановиться толком. Силам на сопротивление взяться было просто неоткуда. Но, что было гораздо хуже, несмотря ни на какие убедительные доводы разума — например, что Ловино просто пьян, что наутро он все забудет, что он элементарно напуган и просто ищет таким образом поддержи — ничто не могло заставить его остановиться. Нет, Феличиано терял себя в этих объятиях, в этих поцелуях. Он отдавался до конца, понимая, что иного шанса может и не представиться, он жил одним лишь дыханием, данным на поцелуй, он отзывался на каждое прикосновение, трепеща от внимательных рук, прогибаясь под сладкими поцелуями, выпивающими из него, крупица за крупицей, всю душу, весь разум, все сознание. Не осталось больше Феличиано Варгаса, ибо он, объятый страстью, просто слился с Ловино в едином порыве, в этом искушающе-порочном человеческом поцелуе какого-то словно бы спустившегося с небес божества. Его сердце не билось, оно вырывалось, оно жило, но лишь до тех пор, пока длился этот поцелуй, такой невинный, одними лишь губами, но такой порочный, бесчестный, грязный. И нужный — чертовски нужный им обоим.

Оторвавшись от родных губ, Ловино тяжело дышал, растерянно пытаясь поймать глазами взгляд Феличиано, который так старательно отворачивался, краснея. Он одной рукой ухватил младшего за щеку, резко разворачивая к себе, лихорадочно провел большим пальцем вниз, к соблазнительно поблескивающим раскрасневшимся губам, легко раздвигая их, чтобы вновь прильнуть с поцелуем, в этот раз — куда более безумным, таким, что крышу сносило ко всем чертям, заставляя обоих забывать, кто они и что недавно случилось. Просто страсть в переплетении языков, в излишне надрывных движениях рук, в изнуряющем сердцебиении. Ловино крепко прижимал к себе Феличиано, покорно принимая все его истеричные прикосновения, что так яростно трепали волосы, царапали нежную кожу спины, он целовал его и целовал, впитывая чувства, понимая и принимая их, как никогда до того момента. Он просто не понимал, не мог догадаться обо всем, что чувствовал его вечно-счастливый братик, а сейчас, когда он обнажился перед ним полностью в одном лишь слабом поцелуе, Ловино, наконец, открыл для себя все его чувства. И сделал в ответ то же самое, прижимая к себе, со всей нежностью, на которую только был способен. Он не спешил укладывать Феличиано на постель, срывать с него брюки, не хотел этого и знал, что сам Феличиано, как бы ни желал этого в данный момент, на самом деле тоже жаждал вовсе не того. Нет, им достаточно было этих объятий и поцелуев, что были куда важнее всех пошлых прикосновений к интимным местам, всех глупых слов о неугасающих чувствах и клятв вечной любви. Так просто и так важно.

Снова поверхностный поцелуй одними губами и прикосновение ладоней к лицу. Нежные пальцы, перебирающие спутанные влажные пряди, говорили больше, чем тысячи слов и каких-то других, совсем не важных поступков. Рваные поцелуи — в уголок губ, в щеки, в нос, подбородок, в уголки глаз, лоб, в уши и в шею, заставляющие поднимать голову и подаваться навстречу, только бы продлить эти краткие мгновения абсолютного взаимопонимания, недостижимого, но близкого, осязаемого, реального. А потом… Потом теплое одеяло сверху, руки, крепко прижимающие к себе, ровное дыхание на волосах и ощущение самого настоящего счастья, не затуманенного ничем, волшебного, невесомого, хрупкого, как лед на лужах, что растает поутру.

***