Она была в белом, в ярко светящемся белом, такой осветительский трюк, а белое то было полупрозрачная накидка, с которой она легко сейчас расставалась, и туфельки на высоченных шпильках. Она была так близко, что можно было (нельзя!) дотянуться рукой, если податься вперед; так близко, что он подался назад, чтобы не злоупотреблять крупным планом и не терять ощущения реальности, которым он вдруг задорожил в силу несильного опьянения. Все-таки ее ресницы ему показались чересчур огромными, тогда как не были главными в ее обольстительном образе и даже не были накладными, и губы тоже показались большими, тогда как были просто губами, но вызывающе маленькой – грудь, и едва заметен был еще над очень условными трусиками слева, где низ живота, недобравший загара тонкий шов, бережно исполненный аккуратным хирургом, след расправы над аппендицитом, – как у Катьки, такой же; фактуру того Тетюрин помнил кончиком языка. Стриптизерша проделала все свои штуки с шестом – с неторопливым залезанием едва ли не под потолок, всякими прогибаниями, извиваниями, перетеканиями по пространству – томительно отрешенно, с каким-то дразнящим достоинством, безадресно, словно здесь и не было никого, словно сама для себя, – а для кого же еще? – это и поражало больше всего Тетюрина – то, что зрителей двое всего – он да Негожин, такой же нетрезвый, а Дуремару Тетюрин почему-то отказывал в способности
Исчезла, – но в глазах Тетюрина еще не потускнели три запятых – зрительная память о свечении туфель и узкой полоске.
– Да! – согласился Негожин со всеми законами миропорядка.
Выпили не сговариваясь.
– Верная жена и хорошая мать, – изрек Константин.
– Знакомая? – помолчав, Тетюрин спросил.
– Просто вижу. Типичный случай. Студентка. Может, уже аспирантка. Работает на кафедре в местном университете.
– Ну ты загнул… «на кафедре»! – не поверил Тетюрин и взглянул на Дуремара: тот снова нацепил черные очки.
– Я слышал, что в Англии, – сказал Негожин, – слепые в плане борьбы за свои права требуют, чтобы им разрешили в стриптиз-барах трогать стриптизерш руками. Они выступают за изменения правил лицензирования. И это логично.
– Мы не в Англии, – сказал Тетюрин.
– И не слепые, – согласно качнулся на стуле Негожин.
Тетюрин продолжил чтение.
Корр.
Ну а если мне этот кандидат по-человечески нравится?…Самсонов.
Что значит «по-человечески нравится»? Вы что, избираете по принципу «нравится – не нравится»?Корр.
В общем да.Самсонов.
Вот поэтому у нас и бардак!Корр.
Но если он действительно нравится?Самсонов.
Знаете, когда я чувствую, что кто-то мне начинает «нравиться», я сразу задумываюсь о природе собственных ощущений. Не становлюсь ли я жертвой деятельности грамотных имиджмейкеров? И при трезвом анализе понимаю, что так и есть: становлюсь. Уверяю вас, избирательные технологии доведены до совершенства. Вам понравится тот, кто и должен понравиться. О вашем «нравится» уже позаботились, за ваше «нравится» хорошо заплачено. Лично я за того, кто очень мне «нравится», голосовать скорее всего не буду…Корр.
Так! Получается, надо голосовать за того, кто «не нравится»?– Драматургия отменная, – похвалил Тетюрин.
Оба посмотрели в окно. Молодая женщина в дутой белой безрукавке, кожаных брюках и с большой сумкой через плечо подошла к темно-синему «опелю», открыла дверцу, села за руль. Тетюрин не сразу признал в ней стриптизершу. Должно быть, воспользовалась служебным входом-выходом. В безрукавке и брюках она была не менее эффектна, чем без одежды. И все-таки что-то высокомерное в ней было. Даже не посмотрела в их сторону. Завела машину, уехала.
– В другой бар, – сказал Негожин. – Конвейер.
Экономический аспект интересовал обоих. Почем нынче стриптиз. В мнениях расходились на целый порядок. Тетюрина по-прежнему смущала экономическая целесообразность предприятия – при такой-то посещаемости бара! Хозяева должны разориться.
– Значит, не разоряются, – сказал тихо Негожин. – Я думаю, их прибыль не интересует. Здесь деньги отмывают.
– Отмывать можно и без стриптиза, – сказал Тетюрин.
– А маскировка?