Дайте точку опоры

— Откуда у тебя к начальству это… — Алексей хотел было произнести слово «подобострастие», но покосился на секретаршу — та разбирала отпечатанные листы пухленькими пальчиками с ярким маникюром, будто ей только что на каждом ногте раздавили по переспелой вишне, и сказал: — Повышенное чувство? Видел твое обожание…

— И ты по стопам старика Коськина? Обожаю? Да. А тебе он не нравится? В двадцать девять лет стать доктором наук — не ложки научиться вырезать! И — энергия, прозорливость. За «Катунь» ему нужно памятник поставить! — И, покосившись на секретаршу, понизил тон: — Без пяти минут академик. Так-то!

Алексей, промолчал — говорить было не о чем.

— Интеграла не видел? — спросил Умнов. — То есть, извини, Овсенцева? Такого, в бобочке.

Фурашов кивнул на дверь в коридор, из-за которой долетал гул разговоров, изредка врывался смех.

— Поймать надо, понимаешь… Ты извини, а? — сказал Умнов просительно, дотрагиваясь до рукава кителя Алексея.

Секретарша опять застучала на машинке.

Алексей вышел вслед за Умновым в полутемный длинный коридор. Гулковато в пустоте гудели голоса, в дымно-сизом воздухе, точно в предутреннем тумане, высвечиваясь, плавали огоньки папиросок. Вокруг Сергея Умнова уже стояла кучка, там пестрела и рубаха Овсенцева… Интересно — Интеграл!..

3

На обратном пути Сергеев и Фурашов молчали. Алексей, вспоминая разговор с Умновым в приемной Бутакова и первую их встречу по приезде в Москву, в доме Коськина, думал о том, что отношения с Сергеем оказались холоднее, суше, чем можно было ожидать. Время остудило? Возможно. Да и труд, дела — у каждого свои, разные. В академии проще: одна-единственная связывала забота — учеба. А теперь и вовсе, наверное, обиделся: так напрямую ляпнуть — обожаешь…

Его короткий вздох вывел Сергеева из задумчивости. Взглянув, в узенькое, полуовалом, зеркальце над ветровым стеклом, генерал увидел закрытые глаза Фурашова, хотел было усмехнуться, сказать шутку, но подумал: «Наверное, устал» — и промолчал, настраиваясь на прежний лад. Мысли перескакивали с одного на другое. И это раздражало, потому что надо было думать о главном. Сейчас вот внимание репьем прицепилось к шраму Фурашова. Тот отклонил голову, в овальчике зеркала видно: из-под воротника рубашки выпростался угольником шрам, стежка шва словно наварена. И оттого, что рана была зашита грубо, неумело, видимо, наскоро, в спешке каким-то эскулапом, невольно подумалось: «Да, да… Зееловские высоты!» Но уже мысль перескочила вновь к Бутакову. «Говорит и выглядит — государственный человек! А своя рубашка все равно к телу ближе… Но ведь он действительно в первую голову — государственный человек. Все его заботы — ночей не спит — о «Катуни». Так зачем же тогда ложку дегтя в бочку меда? Обычная человеческая слабость? Но если результаты такие, как говорит Бутаков, лед, значит, тронулся. Но и приукрасить — Борис Силыч дорого не возьмет!..»

Генерал повеселел, потер ладонь о ладонь, припомнил, как Бутаков довольно рассмеялся, когда он его спросил: «А какой поправочный коэффициент брать?» И сразу подумал о другом: «Интересно, как воспримет все это Василин? Маршалу Янову пришел с полигона подробный отчет. Не минует он и Василина».

И хорошо, что взял Фурашова, — пусть закаляется, понимает, что к чему. Наверняка отложилось кое-что, «почувствовал атмосферу», как говорит Янов. Что ж, маршал и надоумил: «Подбирайте исподволь в будущую государственную комиссию людей, находите способ приобщать их к делу. Нужны будут умеющие объективно разобраться и в технике и политике». Трудно и тяжело ему, но старик прозорлив и мудр в этих делах — недаром судьба не пощадила, не избавила от «опалы». Было дело — снизили в звании, на периферию послали…

Сергеев снова взглянул в зеркальце над стеклом и встретился с глазами Фурашова. Они смотрели прямо, открыто, в них не было недавней сонливости, скорее — задумчивость. Может, и не дремал вовсе?.. И, еще не отдавая отчета, зачем это делает, Сергеев обернулся через спинку:

— Так как, Алексей Васильевич, звали его? Гигант, говорите?

— Умнова-то? Было… — смущенно ответил Фурашов, и щеки его чуть порозовели.

«Ну вот, тогда капитаном был, хоть и храбр, но стыдлив, как девушка, и остался таким», — подумал Сергеев.

ГЛАВА ПЯТАЯ

28 июня

Народу из Москвы наехало — хоть отбавляй.

Сегодня новый пуск.

По плану еще три пуска в «крест»: убедиться окончательно, устойчивы ли результаты. Потом — пуски по реальным мишеням. Это самое важное и интересное! Это впереди. Но ходим именинниками: какие ни на есть, а два пуска в «крест» — не сбросишь со счетов.

Готовности прошли как по маслу. Кнопки пуска нажимал уже другой, мой напарник с полигона. Я стоял у него за спиной. Строб «захватил» ракету нормально, потянулся, описав на экране плавную дужку. И вдруг… что такое?! Дернулась отметка ракеты вправо, «поплыла» — срыв сопровождения!

Те, кто был на вышке, видели — ракета шла нормально на «крест» и внезапно рыскнула, точно ее дернули за веревку, — и к чертям за зону! Позднее, «из-за три-девяти земель», услышали хлопок — самоликвидация…