Дайте точку опоры

Кто-то хихикнул, но осекся: уж больно гробовая стояла тишина. Василин свирепо обернулся на смешок, но затем снова уставился на Янова, окаменевшего у глобуса — глаза опущены, пальцы больше не двигаются по поверхности шара.

— А я спрашиваю, товарищ маршал, что изменилось, почему будто стало невмоготу — вынь да положь эти оргмероприятия? Техника другая? Вместо артиллерии — ракеты? И что же? Только сменилось название — тот же Микитка, но в другой ермолке! — Голос у Василина хриповатый, жесткий. Взмахнул рукой. — Нет, я заявляю: не вижу ни повода, ни возможности заколачивать в гроб зенитную артиллерию, устранять командующего и его штаб. — Он возвысил голос: — Пробросаемся! Мы воевали… Да, воевали! Стояли насмерть, сбивали воздушных стервятников. Это не сбросишь со счетов. У, нас опыт войны, традиции, а у тех, ракетчиков, у молодых, что?

— Свои будут традиции! — спокойно подал реплику Сергеев. — А многие возьмем у зенитчиков.

— Вот-вот, возьмете! — будто зло обрадовавшись, подхватил Василин. — На готовенькое охотников, как мух на пирог!.. Не ново! Отдай жену дяде… — В коротком, невеселом смешке колыхнулось тело. — Мы предлагаем: объединить управление генерала Сергеева со штабом командующего артиллерией — один хозяин должен быть! Предложения мы, товарищ маршал, подготовили. — Он прихлопнул рукой по папке, сел, энергично, резко.

— Консерватизмом попахивает, Михаил Антонович! — отозвался Сергеев, поворачиваясь на стуле и добродушно улыбаясь.

— Сорочьих яиц не едим! — бросил полушутливо, полусердито Василин. — Не святые — можем попахивать. А чего же?..

— Перебранка, товарищи, неуместна, — проговорил Янов с огорчением, насупившись, и неторопливо прошел к переднему краю стола. — Да, неуместна. Для серьезных дел собрались. Давайте соблюдать рамки приличия.

Опять стало тихо. Фурашова точно кто-то толкнул в эту секунду изнутри — властно, настойчиво. Посмотри! Он поднял глаза на Танкова: выражение нервного ожидания у полковника сменилось теперь болезненно-горьким, страдальческим. И Алексей невольно усмехнулся, припомнив слова Адамыча: «Трудно ему! Надо все время держать нос по ветру, а то получишь как раз по нему… А держать-то все труднее: раньше был один Василин, теперь сколько ориентиров!» Да, прав, кажется, Адамыч! Что ж, в случае с письмом Танков открылся, как плохой боксер, — весь…

Алексей все последние дни бегал по крутым лестницам с этажа на этаж: первый вариант проекта наставления был готов. Получилась не бог весть какая объемистая работа, всего около сотни страничек на машинке, но он точно знал — были там острые моменты, какие должны вызвать споры и, возможно, возражения: кое-что в статьях, наставления оказывалось выше и строже, чем было записано в техническом проекте на «Катунь». Алексей шел на это сознательно.

Сергеев держал проект два дня, потом пригласил Фурашова, — глаза лучились затаенной веселостью и сдержанной возбужденностью, словно говорили: «Ну и заварили вы кашу!» И сказал: «Вижу, Алексей Васильевич, хотите вступить в спор с самим Борис Силычем? Что ж, идеи мне нравятся. В отделе, говорите, читали? Рассылайте, пусть дают свои замечания, — это ведь только вариант, а там посмотрим».

Отпечатав копии на ручном ротаторе в узкой, тесной «общей части», Фурашов разослал их по разным инстанциям. Сбывались слова Адамыча о цветиках и ягодках: даже здесь, в управлениях, дело продвигалось иной раз нелегко — проект читали и перечитывали. Замечания росли, точно ком. Всякие были замечания — дельные, иногда осторожные и… просто никакие. «Никакими» Фурашов считал те безымянные значки на полях, обычно тоненькие, чуть приметные вопросительные и восклицательные знаки, крестики и «птички», поставленные разноцветными карандашами. Они появились именно возле тех статей, которым Алексей придавал серьезное значение и которые как раз и касались того, что он называл «выжиманием из техники максимума» — всех ее боевых и технических возможностей. Но тем большую опасность таили значки — поди знай, что конкретно стояло за ними! Что имел в виду читавший…

Адамыч разъяснил: «Такого бойся — хитер! Попадаются еще! Написать все, что думает, опасно, а вдруг не так? Начальство ведь читает! Написанное не вырубишь топором. А на словах — хоть какую антимонию разводи. Вот и наставит крестиков, вопросов, птичек — и значительно, и ничего не сказано. Дипломатия!..»

Гроза разразилась нежданно, пришла совсем не оттуда, откуда можно было ее ждать.

В то утро Алексей успел разложить тетради, собираясь в течение дня свести воедино все замечания, проанализировать их, — вошел Танков и, зыркнув в его сторону, нервно шагнул к своему столу.

— Алексей Васильевич! Прошу сюда!

Танков стоял напряженный, взъерошенный, точно выхваченный из воды на песок ерш. В глазах недобрый блеск. «Что с ним? И что… произошло?» — подумал Фурашов, но тревоги не испытал, улыбнулся про себя: таким близким показалось сравнение Танкова с ершом.