Дайте точку опоры

Когда такси вынеслось на горбину Крымского моста, Алексей увидел на горизонте, за ослепительно сверкающими золотом куполами Кремля, узкую синюшную полоску неба — там будто спрессовывались облака.

Пока перебегал привокзальную площадь, а подом по лабиринтам перехода выскочил на перрон, отыскал нужную платформу, не заметил, как в природе разом все изменилось: заволокло небо, потемнело, дохнул ветер, подхватил обрывки бумага, сор с платформы. Мороженщицы в белых куртках торопливо увозили с перрона на гремящих колесиках-подшипниках ящики с нарисованными пингвинами. Носились в панике над привокзальными домами голуби в призрачно-желтом, неспокойном небе, падали сверкающими комочками с высоты под крыши — прятались. Громыхнул отдаленно и глухо гром. Ударили капли дождя. Темные оспины выбились на асфальте. Алексей пожалел, что не захватил накидку — хоть бы укрыть девочек.

Поезд подходил медленно. В седьмом вагоне мелькнули три знакомых лица, прилипших к окну. Алексей махнул рукой, побежал за катившимся еще вагоном, вскочил на подножку.

Первой увидел сияющую Катю, потом Маринку с белым бантом в волосах, потом Валю. Она — в дверях купе. И слезы в глазах. Слезы радости — в этом он не мог обмануться. Но ее улыбка… Виноватая, печальная, словно ей что-то мешало радоваться в полную силу. С дороги? Просто устала? Или?.. Ведь такой, виноватой и тихой, она всякий раз была после… Алексей испугался даже мысленно назвать то состояние. Неужели?.. Отмахнулся от назойливой мысли и так, по очереди, в суматошливой радости обнимал их, целовал — в губы, в нос, в глаза, не стесняясь пассажиров. Был безмерно рад их приезду, рад тому, что сейчас они будут в своей квартире, что кончились его волнения и одинокая, неустроенная жизнь.

Целуя Валю, ощутил мокрую соленость на ее щеке, шепнул участливо: «Ну, что ты?» Смахнул слезы, она принялась деловито выставлять в коридор чемоданы и свертки.

Носильщика найти оказалось нелегко — начавшийся дождь распугал и их, — но вскоре один появился в вагоне. Алексей затащил его в купе.

А когда выходили из вагона и Катя оказалась рядом с отцом — Валя и Маринка задержались с носильщиком, — она шепнула:

— А с мамой опять было… Когда получили от тебя телеграмму выезжать…

В ее темных, чуть печальных, как у матери, глазах — боль.

На площадь вышли, когда дождь шел проливной. Сплошные, серые, будто алюминиевые, струи косо стегали, и в тугой стене ливня не было видно ни неоновых красных огней вокзала, ни бегущих пассажиров.

Гром раскатывался над самой головой, картечью ахало по крышам невидимых домов, железный грохот сотрясал воздух, слепили молнии.

Пока подбежали к такси, промокли до нитки. Девочки дрожали, прижимались к Алексею. В машине молчали. Маринка и Катя прильнули к стеклам. Казалось, не вода, а сами стекла расплавились и стекают вниз; «дворники» не управлялись смахивать с ветрового стекла струи дождя, и машина медленно двигалась по водяной бесконечной, бежавшей навстречу, точно конвейер, ленте асфальта.

Дождь не прекращался, и конца ему не предвиделось. На Трубной площади машина вовсе поплыла в мутных потоках, сбегающих сюда из улиц и переулков, в завертях несло мусор, обрывки бумаги, афиши.

Алексей бранил дождь и утешал: приедем домой, сразу все долой и сразу — другой мир и другая Москва. Полой кителя прикрывал плечи то Кати, то Маринки. А потом сжал руку Вали выше локтя. Она торопливо, порывисто, прижала локоть. Алексей тыльной стороной ладони почувствовал тепло ее тела, проговорил:

— Приезд в дождь, говорят, к счастью!

Валя отвернулась, пряча накатившиеся на глаза слезы. Когда такси выехало на деревянный объездной мост через окружную дорогу, дождь поубавил, впереди за чернотой Серебряного бора проступила полоска — она была тощая, робкая, но светлая, и Алексей подумал: «А может, в самом деле все изменится, повернется к лучшему».

В темноте два голоса, негромких, приглушенных:

— А я думала, не вспомнишь!

— Как видишь, ошиблась!

— Ошиблась… Да, двенадцать лет… Первый день нашего фронтового знакомства. В Польше. Помнишь, Алеша, «скворечник»?

— Помню.

— Три девчонки, медсанбат… Как все далеко!

— Пластинка «О, Мери, Мери…»

— Ты мне тогда ноги оттоптал… Компресс ставила.

— Но покорил же!

— Да, вот глаза… Они у тебя… недобрые. А еще какие? Насмешливые. А еще?.. Лукавые, хитрющие, умные. Угадай, какое у меня желание?

— Трудно!

— Чтоб повторилось все.

— И война?

— Нет, нет! — Голос задрожал, сорвался.

— Ну что ты, Валя?

— Ничего, так… Поцелуй, поцелуй меня, Алеша! Я подгадала приезд: сегодня седьмое сентября.

3

Валя лежала покорная, притихшая. Голова ее покоилась на руке Алексея. Рука онемела, пальцы покалывало, но он не отнимал руки. От Валиных волос, еще не просохших, рассыпавшихся на подушке, пахло влажной свежестью и каким-то горьковато-миндальным кремом — знакомые, привычные запахи.