Дайте точку опоры

От земли тянуло бодрящей знойностью, густой влагой. Дышалось легко. Воздух входил в легкие, растекался по телу накатами, и Костя подумал, что день этот, не очень яркий, в сизой дымке, с перемешанными звуками города, есть переломный — от лета к осени. Вот уже заканчивается его третье лето в редакции — этим днем уже заявляла о себе новая осень… Мысль, как по цепочке, вызвала другую, настроившую Костю на грустный лад. Опять всплыл перед ним трудный вопрос: зачем и почему он, инженер, пошел в газету, стал журналистом. Правильно ли сделал? Костя знал — не даст он сейчас ответа себе, понапрасну будет маяться и терзаться. Нет уверенности в высоком предназначении своего труда, по капле расходуешь свои силы, недосыпаешь, нервничаешь, — значит, ты подобен подсадной утке, у которой выстригли маховые перья и дано только крякать, зазывать, но не дано взлетать… Писал рассказы? Баловался стихами? Строчил эпиграммы? В шутку, скорее, ради забавы. И все это пустое, ненужное для газеты, для журналистики. Сказать свое, особое слово — вот что главное. Не скажешь — и растворишься, превратишься в журналиста «вообще», в того, кто умеет «стирать чужое белье», да и то хуже, чем в прачечной, как говорит майор Беленький. Он же как-то сказал и другое, переиначив французскую пословицу: «Трудно быть героем для собственного камердинера. — И добавил: — Толсты́е всем нужны, а они раз в тыщу лет появляются!» Что ж, прав он, наверное. Прав! За эти два года достаточно наблюдений — за примерами не надо ходить далеко. Бороться словом? Одно утверждать, другое отвергать? Каким же надо самому быть, чтоб взять на себя такую ответственность? Смелым, чистым, зорким. Но способен ли ты на это? Отвечаешь ли такому предназначению? Написал статью, что грядет революция в военном деле? Лестно, конечно, быть отмеченным, увидеть на доске отличных материалов свою фамилию, прослыть «буревестником». Да, да! Беленький, вернувшись с «чистой половины», пыхтя сигаретой, щурясь, так что было непонятно, то ли добродушно, то ли ехидно, продекламировал:

— Над седой равниной моря… гордо реет… Словом, родился буревестник! Поздравляю — на доске висишь!

Кто уж оказался виновным — Беленький или иной кто, но по редакции пошло: «Коськин-Буревестник». Ею встречали, пожимали руки, говорили разные одобрительные слова.

Признаться, он предполагал, что все так и будет: как-никак статья «пахла» новизной, необычностью постановки вопроса, может, смелостью. Втайне он ждал звонков, думал, что, конечно же, первым откликнется Алексей. Этот заметит: военный человек, исправно читает газету. Интересно, что скажет? Сергей Умнов, бесспорно, не увидит, пропустит — Гиганту не до статей, пора горячая, успевай только поворачиваться: идут полигонные испытания «Катуни».

Однако все получилось наоборот. Во второй половине дня, после обеда, у Кости на столе зазвонил телефон. Сдержанный, негромкий голос Гиганта Костя узнал сразу и обрадовался, и растерялся — так бывает от неожиданной, но желанной встречи.

— Прочитал, — после взаимных приветствий и небольшой паузы проговорил Умнов. — Может, проглядел бы, но позвонила Леля. Нашел у секретарши шефа газету. По агентурным сведениям, Бутаков тоже прочитал. Вот так, понимаешь…

Это «понимаешь» насторожило Костю. У Сергея оно обычно предшествовало тому, что он готовился или возразить собеседнику, или просто уйти от разговора, когда был не согласен с чем-то, и Костя приготовился выслушать самое неприятное.

Но то ли Умнов решил пощадить Костю, то ли у него были какие-то другие соображения, только Коськин понял: Гигант на этот раз ушел от разговора.

— Понимаешь, Костя… Остро. И как это? Напористо. Главное, конечно, все правильно. Есть силы и антисилы… И эта фраза: «Революция грядет семимильными шагами!» Грядет она, верно. Сметает — тоже верно. Но… как бы тебе сказать?..

Умнов умолк, и Костя представил, как тот сейчас трет лоб, подыскивая слова поделикатнее.

— Режь прямо! — усмехнулся он.

— Прямо? Но прямо — не всегда значит верно.

— Слушай, давай-ка приезжай ко мне, поговорим.

— А что? На днях загляну.

— Вот и добро!

И, словно сбросив с себя тяжесть, Сергей облегченно вздохнул в трубке и стал расспрашивать, как дома, как работа, и так же неожиданно, как и позвонил, оборвал разговор:

— Ну, бывай!..

В ту минуту Костя подумал: что-то с Гигантом происходит — нет прежних восторгов по поводу «Катуни». Но он будет молча давить и ломать все в себе. А разве не так у тебя? Разве не маешься теперь, отыскивая тот ответ? Конечно, все так. Но и знаешь — ответ придет, найдешь его не на словах, на деле…

Отстояв с полчаса в бюро пропусков, Костя на лифте поднялся на четвертый этаж. В длинном пустынном коридоре — тишина и сумрак; тянулась лента ковровой дорожки; холодно, серой масляной краской поблескивали высокие стены; и — двери, двери… Изредка открывалась какая-нибудь из них, выскакивал озабоченный офицер с рабочей тетрадью или папкой, и тотчас другая дверь закрывалась за ним. И снова — пустынно, тихо.

Из ближайшей двери, как раз из приемной Василина, вышел генерал Сергеев. Поднял глаза: