Даль весенняя

Через полгода получил от него фотографию, на которой он написал: «Дорогой Евгений Павлович! Опять перечитал ваше письмо и стихи. Хороший вы человек. Я в людях разбираюсь! Жизнь научила. Очень вы мне симпатичны! Я был бы рад с вами встретиться».

28 июля 1990 года после полудня я был в гостях у Вацлава Яновича Дворжецкого. Но прежде чем поехать, я ему позвонил, предупредил, что приеду не ранее чем часа через полтора. Когда вошел к нему в квартиру, он недовольно произнес: «Чего же вы так долго ехали? Я специально приготовил обед, рыбки пожарил, а она уже остыла!» Я ему ответил: «Я же вас предупреждал, что дорога дальняя». Стол, действительно, был уже накрыт. На одной тарелке нарезанная колбаса, на другой сыр, на третьей лимон (к чаю). В двух чашечках мед, на сковородке рыба (уже остывшая), хлеб и еще чего-то. На середине стола стоял графинчик с наливкой.

В то время ему было без одного месяца 80 лет. Он производил впечатление бодрого и крепкого не по годам человека. Жена Вацлава Яновича была в отъезде, он дома был один. Пригласил меня к столу. От выпивки я отказался. А он после двух выпитых рюмочек разоткровенничался. Заговорил о старшем сыне Владиславе, который умер очень рано, прослезился. Сказал: «Он был талантливым артистом, далеко бы пошел». О младшем сыне Евгении произнес: «Это огонь, с ним ничего не случится!» Я попросил его, чтобы он разрешил мне позвонить моей супруге, осведомить ее, что я нахожусь у Дворжецкого. Вацлав Янович, услышав ее звонкий голос, отнял у меня трубочку и долго разговаривал с ней. После разговора спросил: «Это у тебя такая молодая жена?» И добавил: «Голосок, как у ангела!» Покряхтел. Затем, погладив свою густую седую бороду, серьезно произнес: «А я постарел, никакого больше интереса в жизни не нахожу. Все немило, все постыло! Вот сыграю две последние роли — Патриарха всея Руси и Отшельника и уйду куда-нибудь в леса или в горы. Отшельником хочу умереть, чтобы никто не видел, где и когда»… Попросил меня почитать стихи. Я начал:

Верю в силу души, в жар большого огня.

Пусть мой путь и суров, и тернист.

Пусть билета партийного нет у меня,

Я в душе — коммунист.

Увидев его удивленное лицо, я прекратил читать. «Вы верите в коммунистические идеалы?» — спросил он (после от него узнал, что он отбывал 15 лет в лагерях). Я ответил: «Воспитан на них». — «Ну, это все наносное и на вас не похоже. А вообще-то каждый вправе жить, как хочет. И также выражать в стихах свои мысли». Я стал читать другое стихотворение:

Я перед сном, ложась в постель, молюсь.

Что нагрешил, все замолить пытаюсь.

Я с каждым днем, как с жизнью, расстаюсь,

А утром будто заново рождаюсь.

На сердце ни тревоги, ни забот.

Гляжу — не нагляжусь на эту землю.

И пенье птиц, и розовый восход,

Как Божий дар, восторженно приемлю.

Только закончил читать, он мне сказал: «Природа, любовь, душа. Вот здесь — это вы! И не отходите от себя!»

Позднее я, с разрешения Дворжецкого, это стихотворение посвятил ему, опубликовав его в многотиражной газете завода имени Орджоникидзе.

Минуту спустя он прочитал монолог из какой-то своей роли. Дальше начал рассказывать, как любит рыбачить. Признался: «Самый лучший отдых для меня — рыбалка. Никакие юга не нужны. Однажды заехал из Кстово в колхоз “Мокринский”. Там есть маленький пруд. Как-то я там вытащил щучку да несколько карасей. В следующий раз приехал, а там объявление: “Рыбу из пруда ловить категорически запрещается”. Я развернулся и уехал! А надо бы зайти к председателю, сказать, мол, я только посижу с удочкой на бережку, для души, а если попадется какая рыбка, я вам ее принесу — кушайте на здоровье сами!» Я сказал Дворжецкому: «Давайте, я напишу этому председателю, что вы артист, каких мало в России. Может, он усовестится и разрешит!»

— «Да ну его, этого председателя». Он подвинул ко мне чашку с чаем. Сказал: «Не хотите вина, давайте еще чайку попьем. Чай высшего сорта». Вздохнул глубоко. Опять вернулся к разговору, что скоро закинет котомку за плечи и уйдет отшельничать. Я ему сказал, что у него богатая впечатлениями жизнь, надо бы обо всем написать! «А у меня есть кой-чего, — ответил он. — По радио передавали».