Даль

Даль приехал на берега Волги искать «новое счастье»; поселился в здании удельной конторы на углу Большой Печерской и Мартыновской улиц — дом отменный, двухэтажный (Далю вообще везло на квартиры), с обширным садом; «дом — дворец, сад прекрасен, погода хорошая», — сообщает он приятелю в Петербург, едва достигнув Нижнего. Но это первый возглас радости, следующие несколько писем друзьям сдержанны, в них явное желание показать, что не зря покинул столицу, что теперь он особа тихая, незаметная: и писать-то он не намерен, и занятий-то у него, кроме разборки накопленных запасов, нет никаких, и вмешиваться он ни во что не хочет, и знакомиться не предполагает — потерялся Даль в глуши, втянулся, будто улитка, в свой «дворец» — не высовывается.

«Зажил в одиночестве», «в полгода из дома не шагаю», «в Петербург не буду, по крайности не думаю доселе быть; так он мне надоел». Даль будто «отрезает» себя от старого, петербургского «счастья», но это только «будто»: в первых же письмах из Нижнего слова о том, что ему, Далю, до Питера и дела нет, перемежаются жаркой скороговоркой вопросов и просьб. Что Брюллов? Что Надеждин? Что Краевский? Что Гребенка? Как дела в министерстве, в Географическом обществе, в «Современнике»? Присылайте газеты, журналы — «Я ничего не вижу и не слышу, кроме «Московских ведомостей», «из журналов вижу только «Отечественные записки» и «Москвитянин». И вообще: «За служебные и другие петербургские новости очень благодарю; здесь это находка»… Тут же спохватывается: «Прослужив у вас столько времени, охотно слышишь и новости ваши» (многозначительно: «у вас», «ваши»). Наконец вроде бы ознакомился и привык: «Прошу о доброй памяти, а я надеюсь умереть здесь — не потому, что бы здесь было насмерть плохо, и не потому, что было бы слишком хорошо, — а потому что жить довольно покойно и что я более ничего не ищу».

Ищет: то появится у него мысль возвратиться в «ненавистный» Питер, то затеет он переписку с великим князем Константином Николаевичем, управляющим морским министерством, чтобы перевели его, Даля, в Москву для издания лубочных картин о подвигах русских моряков. Он только со службы уйти до поры не хочет: «Вышедши в отставку, я могу рассчитывать всего… на две тысячи доходу: как с этим проживу со своей семьей в Москве? А неужели мне забиться ради дороговизны в деревню или в уездный городишко? Для меня-то бы все равно, но надо думать и о других, заехать куда и умереть не штука, да как покинуть после детей на чужбине?»

Он ищет: вот пословицы подготовил к печати, ежедневно разбирает запасы для словаря; вот полетели в журнальные редакции его «гостинцы» (Некрасов — Тургеневу: «Современник» получил новое подкрепление в Дале…

Он выслал 20 повестушек»); вот по просьбе Академии наук он вносит замечания и прибавления в «Опыт словаря областного русского языка», просматривает «Общесравнительную грамматику русского языка», высказывает суждение о «Правилах для нового издания Академического словаря», обрабатывает слова на букву «Н» для «Русского словаря», издаваемого академией…

Иногда пишут, будто Даль мог предаваться в Нижнем литературным и научным занятиям, потому что был «свободен от службы», но пишут и наоборот (сам Даль с теми, кто «наоборот»), будто Даль не мог в полную силу заняться учеными и литературными трудами, потому что и в Нижнем служба отнимала у него слишком много времени. В том-то и весь Даль, чтобы непостижимым образом укладывать в двадцать четыре часа и пословицы, и словарь, и ученые труды для академии, и литературную работу, и службу — да еще какую службу! — «У столичных чиновников даже нет и понятия о той грязи, с которою мы возимся. Но унывать нельзя, а надо бороться день и ночь до последнего вздоха». Непостижимо, как Даль совмещал все это с чтением журналов, многочисленными встречами (если Даль и впрямь «в полгода из дому не выходил», то «в одиночестве» все-таки не зажил), с чудачествами, увлечениями да еще с обширной перепиской. А заглянешь в Далево письмо: «Словарем летом мало занимаюсь: утром никогда нет досуга на это, всегда в конторе; вечером отдыхаем в саду, вдыхая воздух в запас на зиму» — отдыхает человек в саду после службы канцелярской, ничем особливо и не занят…

2

В воспоминаниях Боборыкина (в Нижнем прошли его детство и отрочество) дважды рассказывается об одной и той же, единственной встрече с Далем. «Он (Даль) почти нигде не бывал. Меня к нему повезли уже студентом. Но он и в нас, гимназистах, возбуждал сильное любопытство. Его считали гордецом, большим «чудодеем», много сплетничали про него, как про начальника своего ведомства, про его семейную жизнь, воспитание детей и привычки. Он образовал кружок врачей и собирал их у себя на вечеринки, где, как тогда было слышно, говорили по-латыни. Много было толков и про шахматные партии вчетвером, которые у него разыгрывались по известным дням. То, что было поразвитее, и помимо его коллег-врачей искало его знакомства, но светский круг побаивался его чудачеств и угрюмости».