Даль

Это Мельников-Печерский; по собственному признанию, он «почти все свободное время проводил в семействе Даля». Мы можем говорить наконец не о биографе Даля, но о писателе Мельникове-Печерском, ибо писателем он стал именно в этом «дворце» удельной конторы на углу Большой Печерской и Мартыновской улиц. По названию улицы и фамилии домовладельца (Андреев) Даль придумал для своего друга псевдоним «Андрей Печерский». Уже после кончины Даля Мельников называл его «дорогим учителем и руководителем на поприще русской словесности». Губернский чиновник и литератор Павел Мельников вышел из дома Даля всероссийски известным писателем Андреем Мельниковым-Печерским.

Это Михаил Ларионович Михайлов, будущий сподвижник Чернышевского, погибший на каторге, будущий поэт и прозаик, но в начале пятидесятых годов входивший в силу переводчик. По бедности Михайлов вынужден был оставить Петербургский университет и перебраться в Нижний; здесь какой-то родственник пристроил его на службу в соляное управление. Пыпин сообщает, что Михайлов «жил, кажется, у Даля», эту подробность (не без влияния Пыпина, наверно) повторяют авторы ряда статей и о Михайлове, и о Дале; если так, то можно допустить, что Чернышевский и Пыпин, которые в 1850 году по дороге из Саратова заглянули в Нижний, чтобы найти Михайлова, встретились с ним в доме Даля. Это, однако, предположение: Пыпин в автобиографических своих заметках кое-что путает, сообщает даже, что Михайлов с Далем, «кажется, был в родстве». Но и путаница не вполне безосновательна; отец Михайлова долгие годы жил в Оренбурге и был там заметной персоной, Даль в оренбургскую пору, несомненно, знал семью Михайловых, наверное, знал и Михаила Ларионовича, ребенка, потом отрока. Отсюда слухи о родстве; вполне допустимо, что Даль на какое-то время поселил у себя Михайлова.

Но не менее важны литературные отношения Даля и Михайлова: именно в Нижнем юный переводчик выступил с рассказами и романами из провинциальной жизни; по свидетельству современника, «Михайлов посвящал Даля в свои литературные планы и советовался с ним…». Еще один «подопечный»…

Это Александр Дмитриевич Улыбышев, музыкальный писатель, автор книг о Моцарте и Бетховене, литератор-публицист. В молодости Александр Дмитриевич был в обществе «Зеленая лампа», служил в Коллегии иностранных дел, ему, кажется, предлагали отправиться в Тегеран, на место убитого «вазир-мухтара» Грибоедова, но он предпочел отставку и тихий Нижний Новгород. Есть что-то общее в личности Улыбышева и Даля: Александр Дмитриевич — тоже «чудак», нижегородцы посмеивались над неизменностью его привычек, над прогулками, столь точными, что по ним проверяли часы, над обязательными посещениями театра, над любовью к народным сказкам, которые ежедневно рассказывала ему няня. У себя в доме Улыбышев создал единственный нижегородский музыкальный кружок (здесь в Далево время вызревал как пианист и дирижер юный Балакирев) — трудно представить себе, что Даль, с детства любивший музыку, не посещал улыбышевские вечера; к тому же и дочери Даля были хорошими пианистками. Улыбышев писал и драмы; материалом для пьесы «Раскольники» снабдил его Даль.

Это Иван Иванович Пущин, декабрист, «друг бесценный» Пушкина. Еще в ссылке читал он статью-письмо Даля о кончине поэта: летом 1858 года, уже по возвращении из Сибири, он приехал в Нижний — нетрудно догадаться, с какой поспешностью бросился он к Далю: «В Нижнем Новгороде я посетил Даля (он провел с Пушкиным последнюю ночь). У него я видел Пушкина простреленный сюртук». В письмах Пущина из Нижнего не раз сообщается о беседах с Далем, которые, судя даже по скупым упоминаниям, касались тем весьма злободневных; не удивительно — конец пятидесятых годов, пора ожидаемых общественных перемен. «Я жестоко ораторствую по крестьянскому делу (и по другим отраслям)», — пишет Пущин из Нижнего.

Пущин называет имя еще одного общего их с Далем собеседника — поэта Петра Шумахера, известного в Нижнем своими веселыми поэтическими описаниями городских происшествий. Весельчак Шумахер доставил, между прочим, в Нижний Новгород четвертый номер («лист») герценовского «Колокола»; здесь же Пущин читал и письмо Герцена к Александру Второму по поводу книги Корфа о 14 декабря 1825 года.