Даль

Чудак!.. Будто не ведает, что дней много, а все впереди: «Сколько клеток поставил, знаю, а сколько куниц поймаю, не знаю».

Не знает, что век жены короток, дни уже сочтены; не знает, что согласится (чиновник особых поручений!) ампутировать руку отставному майору Льву Васильевичу Соколову — дочь майора, Катерина Львовна, станет его, Даля, второю женою; не знает, что вторая жена родит ему трех дочерей; не знает, что предстоит ему пережить смерть меньшого сына (не Льва — другого), которого в письмах ласково звал «казачком», и смерть дочери, тоже малолетней, нареченной Светланой, — ничего-то он не знает, умница Даль, широкий ум, который, кажется, все знает.

«Пять лет очень счастливой жизни» пролетят (и воскреснут лишь в стариковских «мечтательных» воспоминаниях) — Оренбург исчерпает себя: служба (нарушится «субординация неписаная»), литературные и научные занятия, домашняя благодать. Еще три года спустя Даль вообще уедет из Оренбурга. Уедет без сожаления — и не потому без сожаления, что счастливые годы кончатся (он-то знал, что счастье на крылах, а несчастье на костылях и что надобно жить, как набежит), но именно потому, что придет пора, череда: «Не наше счастье, чтоб найти, а наше, чтоб потерять». Даль увидит новые горизонты (он предпочитал: «кругозор», «небозем»; предлагал также прекрасные архангельские «озор», «овидь» или орловское «оглядь»). «Нового счастья ищи, а старого не теряй!» — пословица, на первый взгляд осторожная, опасливая, а ведь, как вдуматься, и вовсе нет, надо только поменять местами обе части ее: старого счастья не теряй, а нового ищи, ищи… А он-то, Даль, вдруг стал строить дом на века, вдруг перемен убоялся. Да как же можно без перемен, без поисков нового счастья! «Рыбам вода, птицам воздух, а человеку вся земля».

6

Даль рассказывает:

«Подружившись со мною в степи, один киргиз хотел мне услужить и просил взять у него верблюда.

— На что он мне? — сказал я.

— Да ведь у тебя дом (кибитка, юрта) есть?

— Есть.

— Так он будет таскать его.

— Дом мой не складной, а стоит, вкопанный, на одном месте.

— И век так будет стоять?

— Покуда не развалится, будет стоять.

— О, скучно ж в твоем доме, — сказал киргиз, покачав сострадательно головой. — Послушай, возьми верблюда да попробуй перенести дом свой на новое место — будет веселей».

ОСОБЫЕ ПОРУЧЕНИЯ

1

«Лето собирает, а зима поедает». Оренбург удобно расположен для собирания слов: европейская Россия и Сибирь, Урал и казахские степи — все будто сошлось, сомкнулось, стянулось узлом в этом краю. Русские с разных концов России — переселенцы (в одном уезде — выходцы из двадцати губерний), а отъедешь три версты — казачья станица с нетронутой, самородной уральской речью. Самородной!.. (Смотрим, конечно, в Далев словарь: «самородный» — природный). В исследованиях «о первоначальном основании Оренбургского казачьего войска» говорится, что в состав его переводимы были казаки из Самары, Уфы, Челябы, что среди самарских казаков были московские стрельцы и смоленские мелкопоместные дворяне, среди уфимских — из разных мест охотники, что переводили сюда также служить охотников «из крайних сибирских слобод» и «разного рода пришельцев»; при казачьих войсках служили к тому же «новокрещены» — татары, мордва, черемисы, калмыки. Вот сколько в самородность эту переплавилось! А тут еще башкиры, тептяри, мещеряки (имелось даже отдельное «башкиро-мещерякское войско»), и у всех свой быт, свои обычаи и обряды, свои жилища, одежда, орудия труда и оружие, у всех свои слова; их перенимают, произносят по-своему, придают им новые оттенки и новый смысл.

Казачьи станицы-крепости вытянулись лентой («линией») верст на восемьсот по течению Урала; вокруг раскинулись бескрайние «полуденные» степи.

Чиновник особых поручений Владимир Иванович Даль часто бывал в крепостях Оренбургской линии.

Он и оглядеться-то в Оренбурге не успел, как уже — «чрез Уральск до Гурьева и обратно до крепости Калмыковой, от оной на орду Букеевскую, обратно по Узеням на Александров Гай, на речки Чижи, Деркул в Уральск и, наконец, степною дорогою чрез Илецкий городок в Оренбург»; всего он отмахал две с половиной тысячи верст. Спустя три месяца Даль снова отбыл «на линию», пять месяцев спустя — снова.

Для Даля здесь заповедный уголок. Картины быта, новые и незнакомые, западали в память, всякая мелочь казалась примечательной. Казаки, должно быть, пожимали плечами — с чего это губернаторский посланец не сидит с местной властью в канцелярии, а все норовит поглядеть объезд коней, сборы, рыбный промысел, ходит по домам, смотрит, как родительницы шьют сарафаны, ткут пояса; ходит, смотрит и пишет что-то в тетрадке, хотя все это дела обыкновенные и никакого интереса в них нет.

Наблюдать неведомый быт, узнавать поразительные нравы и обычаи, записывать слова, доселе неслыханные, — ради этого стоит, право, «катиться льготно» сотни и тысячи верст.